Почаще ходить пешком по свету
В конце августа исполнилось 135 лет со дня рождения писателя Александра Грина – Александра Степановича Гриневского.
На страницах его повестей и рассказов сверкает и переливается яркими сочными красками «блистающий мир» южных портовых городов. Черты реальных Севастополя, Одессы, Ялты, Феодосии… Ощущения и впечатления от них чудесно трансформировались в творческом воображении писателя и причудливо переплелись в облике вымышленных им Зурбагана, Лисса, Гель-Гью. Но и наш север постоянно присутствует, оказывает, может, не столь заметное, но явное влияние и на жизненный путь Грина, и на добрый десяток его произведений.
Александр и Нина Грин в Старом Крыму. 1926 годНаконец, силой контраста, «властью несбывшегося» север действовал на него, пробудив тягу к южным теплым морям, горячему солнцу, горячим чувствам, характеру, поступкам.
Да что там говорить! – родом-то Александр Степанович Гриневский, можно сказать, северянин, вятич, и вырос он в дореволюционной Вятке. Правда, предки со стороны отца – ссыльные бунтари-поляки; но со стороны матери – коренные вятичи. Два года пробыл писатель в ссылке у нас в Архангельской губернии, в Пинеге и Кегострове. Узнал наш север в полной мере, на глаз, на вкус, на ощупь… Зимой 1910 года, в самые морозы, три дня добирался вместе с первой женой от Архангельска до Пинеги на лошадях, по санному пути, через тайболу… Первое жилье – в деревне Великий Двор рядом с Пинегой, где гнездилось большинство ссыльных… Затем сняли квартиру у местного священника в самой Пинеге. Все окружающее: маленький, занесенный снегами, оторванный от мира, северный уездный городок; судьбы и характеры людей, заброшенных сюда в ссылку; особенности местной природы, – все это становилось писательской средой для воображения, для творчества.
Главное, у него были лес и охота – то, что он любил с детства. Леса вокруг Пинеги, удивительно разнообразные, необозримые, затягивающие; чудесное озеро Карасера; река, по которой тогда можно было плыть сто верст, никого не встретив, и удивляться ни с чем не сравнимой красоте берегов. Все это отразилось потом в одном из лучших его рассказов «Сто верст по реке».
В начале шестидесятых годов прошлого века, когда после долгого, незаслуженного перерыва произведения Александра Грина стали печатать вновь, каждую вновь вышедшую книгу его подхватывала небывалая волна широкого, жадного интереса читателей. Особенно молодых. Хорошо помню это ощущение: как будто вновь обретенным золотым ключиком неожиданно распахнули дверь в удивительно яркий, насквозь продутый свежими морскими ветрами мир. Мир воображения. Оказалось, что способность воображать, преображать реальность силой мечты необходима каждому человеку для того, чтобы не оскудеть душой.
Мир настоящих, прекрасных человеческих чувств: любви – так уж испугавшейся «Позорного столба» или способной совершить чудо «Алых парусов» и «Бегущей по волнам»; верной дружбы, соединяющей людей теснее и ценнее любой «Золотой цепи»… Еще до того, как начался «бум» вокруг и около гриновского наследия, очень жарким летом 1958 года две отчаянно настроенные путешественницы пришли из Симферополя в маленький городок Старый Крым, где последние годы жил, умер и похоронен Александр Грин.
Мы обе были тогда буквально пропитаны гриновскими рассказами (да немало еще, наверное, найдется среди моего поколения тех, чья молодость прошла «под знаком Грина», под прекрасным влиянием его творчества). Добрались мы, наконец (вначале пешком, под палящим солнцем, потом «попутка» подбросила), проходим тихими улочками со следами очень древней крымско-татарской старины, мимо белых домиков, окруженных садами, изнемогающими от плодов, сока, вкуса, жизни… Направляемся к старому кладбищу за разрушенной татарской мечетью – искать могилу Грина. И нашли – словно кто-то невидимый подсказал, словно подтолкнул слегка в нужном направлении…
…Вечером узнаем, что сейчас в Старом Крыму живет вторая жена Грина, Нина Николаевна. Это известие ошеломило нас. Та самая, которой Грин посвятил свои «Алые паруса»! Мы с трудом можем дождаться утра… И дом, где провел последние дни своей жизни, где тяжело болел и умер Александр Степанович, – тоже цел, его можно посмотреть, но лишь снаружи. И мы уже знаем, почему: в этом доме поселился далеко не лучший представитель местного начальства, превративший в курятник скромную комнату, где умер писатель.
Незадолго перед тем в «Литературной газете» был опубликован резкий фельетон писателя Константина Паустовского «Алые паруса и белые легорны», имевший очень большой общественный резонанс. Наутро мы, конечно, были около этого дома, осмотрели все, что можно было осмотреть, видели настороженных его обитателей и даже тех самых «белых легорнов» – кур… Спустя несколько лет, силами общественности и при горячем участии Нины Николаевны Грин, удалось устроить в этом доме мемориальный музей писателя.
Сейчас музей Грина есть и в Феодосии.
Нина Николаевна жила тогда в таком же маленьком домике через улицу напротив. Она плохо себя чувствовала, болела, но нам сказали, что немного погодя она охотно встретится и поговорит с нами (она привечала всех, кто знал и любил творчество Грина, – а молодых особенно охотно).
Она разделила с Грином и короткие годы удачи и радости. И долгие, трудные, очень трудные годы испытаний, непонимания и неприятия его творчества.
Его одиночества. Его мучительной болезни. Во многих созданных писателем обаятельных женских образах угадывается ее молодой облик, черты ее молодого неунывающего характера, ее привычки, слова… А тогда, в 1958-м, мы встретились с привлекательной женщиной с совершенно седыми пушистыми волосами – и совершенно молодым, нежно-розовым лицом, освещенным синими глазами. Она была проста и приветлива в обращении и очень обаятельна. Когда рассказывала об Александре Степановиче – чувствовалось, как она понимала его, принимала вполне его характер, казавшийся многим таким замкнутым и трудным.
Вспоминала, как не могли они сблизиться с шумной писательской средой, обитавшей летом в соседнем Коктебеле: «Нас тогда называли «мрачные Грины». А мы вовсе не были мрачными, – просто нас привлекало и радовало совсем другое. Мы любили природу, животных, птиц, нам нравились дальние прогулки пешком…» Со всех сторон в той, очень скромной комнате на нас смотрел с фотографий сам Грин: вот он рядом с женой, вот он с прирученным ястребом на плече… Както в сборнике «Воспоминания об Александре Грине» я увидела несколько из тех фотографий, прочла прекрасно написанный Ниной Николаевной рассказ о том самом ястребе Гуле…
…Меня всегда волновали слова Грина в «Бегущей по волнам» о власти несбывшегося, о том, что может действовать на человека в любом возрасте. Что, услышав «зов несбывшегося», он может круто перевернуть жизнь, совершить неожиданные удивительные поступки, – странные лишь с точки зрения мещанина и обывателя. Все творчество Грина – против духовного мещанства. Нет, он не разоблачал впрямую «свинцовых мерзостей», брезгливо сторонился их; даже в очень реалистично написанной «Автобиографической повести» вспоминал о них кратко и с искренним недоумением. Но тот, кто примет в душу блистающий гриновский мир, невольно становится в ряд, противоположный мещанской успокоенности и эгоизму.
И этим прежде всего дорог нам Грин сегодня.
У Александра Степановича есть потрясающий, мистический… даже жуткий по ощущению рассказ «Крысолов». Ой, как он мне напоминает наше время! – некий молодой человек попадает сразу после Великой Октябрьской и, безусловно, социалистической в Аничков дворец… В дом императора Александра Третьего. Там еще есть папиросы, которые любил русский царь, его домашний, но изрядно засаленный халат… Еще недовыпиты разграбленные винные погреба, еще снежно-белы полотенца у рукомойника.
Но ночью, в самое тревожное время, из всех углов этой роскоши начинают сыпаться омерзительно жирные, нахальные крысы, которые предъявляют права на все это. Хозяина нет. И они пришли первыми владеть тем, о чем даже мечтать не могли. А «Крысолов» отнюдь не Гамельнский. И у него нет знаменитой дудочки, чтобы заманить крыс в Фонтанку и утопить.
…А тогда, в 1958-м, мы уходили из дома жены Грина, сопровождаемые ее напутствием: «Старайтесь почаще ходить пешком по свету…»
