Преодоление

Фёдор Александрович Абрамов говорил о своей «крестьянской стеснительности», о том, что выходцы из деревни навсегда отравлены комплексом неполноценности

Свою мнимую ущербность он впервые остро почувствовал, когда стал студентом филологического факультета Ленинградского государственного университета. И все последующие годы, которых ему выпало не так много, 45 лет, он преодолевал обычные человеческие комплексы и страхи – на войне и в мирной жизни.

Поэму пришлось сжечь

«До учёбы я был великий охотник», – вспоминал Ф. А. Абрамов. Районная газета «Лесной фронт» (потом «Пинежская правда», теперь «Пинежье») публиковала стихи и заметки лучшего ученика Карпогорской средней школы Фёдора Абрамова. Любимый учитель будущего писателя Алексей Фёдорович Калинцев, с которым внештатный автор районки советовался относительно возможности публикации своих произведений, не одобрил абрамовскую поэму «Испанка», навеянную борьбой с фашизмом в Испании. Самолюбие будущего лауреата Государственной премии СССР несколько пострадало. Но рукопись он не уничтожил. Сделал это только уже студентом в 1939 году, когда приехал на летние каникулы: за год учёбы в культурной столице страны пинежанин стал лучше разбираться в том, что такое хорошо и что такое плохо в литературном творчестве.

На филфаке Абрамов подружился с Владимиром Марковым, который учился курсом старше. Они вместе ходили в театры и музеи, что существенно способствовало образованию будущего знаменитого уроженца Верколы. Не менее важным было то, что ленинградец согрел Абрамова товариществом и дружбой на равных. То есть без колкостей, без подковырок, которые Фёдор терпел от Семёна Рогинского, выделявшегося на курсе своими творческими способностями.

Вместе с сокурсниками Абрамов встречал 1940 год в одной из ленинградских квартир семьи интеллигентов. «Чувствовал он себя в этой компании не очень уютно, – вспоминала сокурсница Абрамова. – Его ранний жизненный опыт и внутренний мир, сформировавшийся в условиях прекрасной, хоть и многострадальной северной деревни, всем существом своим противостоял укладу и быту – в том числе литературному быту – городской, отчасти богемной среды, благополучию и весёлой жизни молодёжи».

Один деревенский парень на весь курс, Абрамов проучился уже полтора года, но не стал своим для сверстников. Однако его влекло к ним – пообщаться на «литературных утрах» и «литературных вечерах», которые устраивали юные филологи. «Помню его чаще всего молчаливое присутствие на наших чтениях. Иногда – меткие, с ехидцей, реплики, возвращавшие на грешную землю не в меру воспаривших романтиков. Его слушали», – из тех же воспоминаний.

Рогинский доводил крестьянина своим насмешливым оканьем до обиды. Скрывая её, Фёдор скоморошничал – распевал частушки с «картинками». Однокурсники смеялись, однокурсницы визжали.

Великий счастливец

О Семёне Рогинском, погибшем на Великой Отечественной войне, писатель Абрамов намеревался написать рассказ. Не успел… Он сделал такую запись в дневнике: «…это рассказ о поколении, которое выдержало главную тяжесть войны. Огромная, окрыляющая душу вера и полная неприспособленность к практической жизни. Сильны духом и слабы телом. Силён духом и не готов телом. В этом ведь всё дело. Это характеризует Россию накануне войны в целом. Огромный накал чувств, воспламенённость духа и полная материальная неготовность. Отсюда колоссальные жертвы в первые два года.

Рогинский в общем‑то напрасная жертва. Жертва нашей неприспособленности и неготовности, жертва русской безалаберности и шапкозакидательства. Да, в Рогинском привлекает именно накал патриотических, героических чувств, который характеризует наше поколение».

Фёдор Абрамов к практической жизни был готов. Это было видно уже в первые военные дни – на строительстве оборонительных рубежей на Карельском перешейке. Он запросто таскал носилки и тачку с песком. И думал: «Разве косьбу ручную с этим сравнишь или лесоповал летом в жару на оводах. Несчастные горожане…»

Непривычные к тяжёлому физическому труду, горожане взвыли уже в первый день. Рогинский уполз в кусты. Руководитель студентов Абрамов отчитал неумеху: «Видите ли, песок ему в туфель попал! Голову он нажарил!.. Кто за тебя отпор врагу давать будет?!»

Вскоре студенты-добровольцы надели военную форму. 28 ноября 1941 года Фёдор Абрамов был ранен уже во второй раз, теперь – тяжело…

1‑й ударный полуголодный батальон (дали по сухарю – воюйте!) получил очень важный приказ. Местность открытая – болото. Под жутким миномётным огнём с ножницами в руках ползёт к проволочному заграждению один защитник Ленинграда. Его убивают. Вслед за ним отправляется другой с теми же ножницами. Потом третий, четвёртый… Абрамов полз, используя павших как прикрытие. Но и он был замечен – уже возле самой проволоки. Успел бросить гранату и получил в ноги свинец пулемётной очереди.

В госпитале увидели, что подошвы его ботинок срезаны пулями.

«Нас уходило с филологического факультета 125 ребят. Вернулось 7 или 8. В моей родной деревне было 30 парней 20‑го, моего года рождения. Нас осталось всего двое! Я – великий счастливец», – так сказал Фёдор Александрович в «Литературной газете» за месяц до своей смерти.

Второе ранение, после которого Фёдор Абрамов чуть не лишился ноги, сказывалось всю оставшуюся ему жизнь.

Два года Абрамов служил в контрразведке, в СМЕРШе. Там было своё преодоление. Следователь Абрамов вёл в Архангельске дело брянского партизана и его жены, которых считали предателями. Дело, которое находилось на контроле Москвы, сулило награды, в том числе молодому лейтенанту. Начальству казалось, что всё ясно, оно торопило Абрамова. А следователь превратился в адвоката, занимался расследованием долго и установил невиновность людей.

Оправдание взятых под арест могли расценить как брак в работе. Но Фёдор Абрамов вынес оправдательное заключение. Спас своих подследственных.

Военные награды Ф. А. Абрамова – медали «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и орден Отечественной войны второй степени.

Нравственна – правда

Осенью 1945 года Абрамов вернулся в университет. Снова учился с большой охотой. Сокурсники запомнили его спор с учёным Д. Е. Максимовым. Студент сказал на консультации перед экзаменом:

– Дмитрий Евгеньевич, вы утверждаете, что Блок – народный поэт, что он болеет за русский народ, выражает его чувства и интересы. Я этого не вижу. По-моему, Блок от народа далёк и жизни его не знает.

Ты видел ли детей в Париже

Иль нищих на мосту зимой?

«Детей в Париже»! Детей в Питере или русской деревне он не видит!.. Нет, я не считаю Блока народным поэтом, не вижу в нём близости к народу.

Дискуссия студента и преподавателя длилась около часа. Студенты слушали их очень внимательно, переглядываясь… Абрамов и Максимов остались каждый при своём мнении. Кандидат филологических наук Максимов, будущий доктор, работы которого о Лермонтове, Брюсове, Блоке вошли в золотой фонд литературоведения, попросил у Абрамова зачётку. Будущий кандидат филологических наук с несколько растерянным видом подал её и получил с оценкой «отлично».

В тяжёлые для писателя Абрамова дни Д. Е. Максимов морально поддерживал своего бывшего студента.

Ещё один пример преодоления – статья «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе», опубликованная в 1954 году журналом «Новый мир» во главе с А. Т. Твардовским. (Статья вышла за месяц до появления повести Ильи Эренбурга «Оттепель», давшей название хрущёвской эпохе). Этой публикацией преподаватель ЛГУ Абрамов «списал в обоз», по выражению критика Игоря Золотусского, литературу, которую представляли лауреаты Сталинской премии. Критиковал Абрамов произведения Г. Медынского, Ю. Лаптева, Е. Мальцева, Г. Николаевой и других лакировщиков. В то время как деревня едва сводит концы с концами, писатели «соревнуются между собой, кто легче и бездоказательнее изобразит переход колхоза от неполного благополучия к полному процветанию». А развитие коммунистической сознательности совершается «с необычайной лёгкостью», – цитаты из абрамовской статьи. В подтексте этой критики – старая шутка: «Социалистический реализм – это благодарность партии и правительству доступными им средствами».

По книжке «Нового мира» со статьёй Ф. А. Абрамова был открыт огонь. Имя неизвестного ранее критика внесли в проскрипционные списки. Там, где упоминались новые «негативные» тенденции, фигурировал и Абрамов. «Нужно знать жизнь, – наставляла его «Литературная газета», – а критик её не знает». Долбали Абрамова весь год – в газетах и журналах, на собраниях и пленумах.

Готовя статью, Абрамов понимал, что на него могут обрушиться с разносами, но не мог не высказать свою правду.

Писатель основательно считал, что знает народ «в тысячу раз» лучше, чем его критики, поэтому имел право говорить от имени народа. Но ведь и Семён Бабаевский на своём Ставрополье (автор романа «Кавалер «Золотой звезды», один из тех писателей, кого критиковал Абрамов) не был оторван от народа. Однако полагал, что надо сочинять сказки о колхозной жизни? И так же считали те, кто принимал решение о присуждении ему Сталинской премии и раз, и другой, и третий? Выходит, так. Это не по Абрамову, который говорил, что подобные сказки, ложь – безнравственны. Нравственна – правда.

В 1962 году Фёдор Абрамов уволился из университета и перешёл на профессиональную писательскую работу. Это решение далось ему непросто. Он мог бы стать доктором наук. А то и членкором. Но предпочёл «вольные хлеба», хотя они не сулили безбедной жизни.

«Лето у меня было безотрадным. Дела в колхозах всё хуже и хуже – так какой же к чёрту отдых! – писал Фёдор Абрамов в Архангельск другу Шамилю Галимову. – Сейчас я закончил новую очерковую повесть «Вокруг да около». Всем нравится, и все в один голос говорят: не пропустит цензура. Думаю, что так и будет. А пока повесть запланирована в 1 номер „Невы“».

Повесть всё‑таки вышла. За неё, «идейно порочную», пинали писателя полтора года.

Во время написания повести Абрамов был почти уверен, что работает «в стол». Но продолжал писать. Так как считал, что сказать своё слово надо во весь голос. Для этого набирался мужества.

Публикация повести стоила должности главному редактору журнала Сергею Воронину. А Фёдора Абрамова вывели из членов редколлегии.

Какие мысли приводили писателя к этой повести? «Война показала, что вести хозяйство так, как мы вели, нельзя. Война вскрыла глубочайшие противоречия и пороки в нашей жизни, в нашей системе управления. Но, к сожалению, после войны не были извлечены уроки из войны. Опьянённые победой, зазнавшиеся, мы решили, что наша система идеальная… Сигнализировал ли народ о неблагополучии? Сигнализировал. Он перестал работать. Всероссийский саботаж. Беспримерная в истории многолетняя забастовка крестьян во всей стране».

Об этом нежелании крестьян – из‑за незаинтересованности – и написал Абрамов в повести, за которую опять подвергся обструкции. Больше 20 выступлений против него и его повести в газетах и журналах, среди них и так называемое открытое письмо веркольцев «К чему зовёшь нас, земляк?», организованное по команде «сверху» и опубликованное сначала в «Правде Севера», а потом в «Известиях».

Поносили писателя и на собраниях, бюро и пленумах. В ленинградской писательской организации он получил выговор «за отказ признать правильность оценки обкомом КПСС очерка…» Другой на его месте мог бы сломаться, – Абрамов выстоял.

Не первым ли в советской литературе написал Фёдор Александрович о том, что, лишив колхозника паспорта, государство превратило его в крепостного? Второе крепостное право существовало на Руси… И горько было писателю от того, что он заступался за крестьянина, а его же крестьянин и ругал печатно. Но от верных читателей получил писатель больше 50 писем в поддержку смелой повести.

В Государственном архиве Архангельской области мне показали прелюбопытный документ: докладную записку от 6 ноября 1963 года «с анализом экономики отстающих колхозов» Пинежья секретаря Пинежского райкома КПСС В. П. Амосова и председателя райисполкома М. З. Шехина в Архангельский обком КПСС и облисполком «в соответствии с запиской Н. С. Хрущёва Президиуму ЦК КПСС (в ответ на повесть Ф. А. Абрамова «Вокруг да около»)».

Факт поразительный: на публикацию повести неизвестного партийной верхушке писателя ответил главный человек в государстве!.. И ведь, выражаясь известным языком, меры были приняты. И не только на Пинежье (слабые колхозы стали подсобными хозяйствами леспромхозов), но и в стране.

Фёдор Абрамов. Фото Валентина ГайкинаВремена менялись отчасти и под воздействием таких писателей-«деревенщиков», как Фёдор Александрович Абрамов. В частности, 15 июля 1964 года появился Закон СССР «О пенсиях и пособиях членам колхозов» – устанавливалась государственная система социального обеспечения колхозников; женщины – члены колхозов – получили право на пособие по беременности и родам; позднее состоялась и паспортизация сельского населения СССР. 16 мая 1966 года ЦК КПСС и Совмин СССР приняли постановление «О повышении материальной заинтересованности колхозников в развитии общественного производства»: об отмене трудодня и замене его ежемесячными денежными выплатами.

В 1963 году повесть Фёдора Абрамова стала явлением не только литературной, но – в первую очередь – общественной и политической жизни страны. Тот же Игорь Золотусский написал, что автор «Вокруг да около» Фёдор Абрамов «как истый государственник (а им он оставался до самой смерти), от всего сердца хотел помочь государству, подсобить ему в трудном деле сближения с народом, в понимании нужд тех, для кого оно существует. Он вовсе не покушался на строй, на систему, не желал ни бунта, ни революции, а хотел добра».

Вопросы остаются

Как известно, Ф. А. Абрамов – автор тетралогии «Братья и сёстры». Только первый роман не встретил сопротивления цензуры. Три следующих произведения пробивались в печать «с боем». Приходилось писателю «воевать» и с редакторатом, и с цензорами; высказывал он свою правду и самым высоким чиновникам в ЦК КПСС. И пусть в урезанном виде, но романы, повести, рассказы (впрочем, не все – часть произведений опубликована уже после смерти Абрамова) выходили к читателям, которые вставали в очередь в библиотеках, чтобы прочитать их в журналах «Нева», «Новый мир», «Наш современник», которые издавались стотысячными тиражами, но не были доступны всем желающим.

Нельзя не сказать о знаменитом в своё время письме Абрамова землякам «Чем живём-кормимся». 30 октября 1981 года Фёдор Александрович около четырёх часов выступал в телестудии «Останкино», отвечал на вопросы читателей. Один из вопросов был таким: «Дорогой Фёдор Александрович, что заставило вас написать письмо землякам «Чем живём-кормимся»?». Писатель ответил, что толкнула его «на это дело прежде всего жена, неисправимая идеалистка, которая до сих пор верит, что словом, писательским словом можно многое изменить в этой жизни. Конечно, были и другие мотивы. И самый главный из них – это равнодушие, безразличие, которые я наблюдал в нашей жизни и с которыми нередко сталкиваюсь. И тут речь идёт не только о моих земляках».

Сначала Абрамов пытался напечатать письмо в «Правде Севера», – в обкоме КПСС сказали «нет». Добро было получено только на публикацию в «Пинежской правде». Но оттуда оно разошлось не только по Пинежью. Тогда в Москве решили, что надо немного «стравить пар»; в редакции «Правды», органе ЦК КПСС, сделали вид, что письмом Абрамова открывают дискуссию. Но её не было. После обращения к народу – таким по сути было письмо – напечатали в пику Абрамову написанное чьей‑то профессиональной рукой выступление двух колхозных звеньевых из Калининской, теперь Тверской, области (мол, в сельском хозяйстве у нас только отдельные недостатки), на том обсуждение злободневных вопросов и закончилось. А обсуждать, конечно же, было что. Почему многие в народе не хотели работать? Откуда пассивность среди низовых депутатов? Почему пьянство стало национальным бедствием? В «Правде» слово «национальным» вычеркнули…

Абрамов, как и в других своих произведениях, взывал к совести людей. Он отдавал должное народу, но как не раз выражался, «не кадил» ему, так как много размышлял о его недостатках. Но не был понят Фёдор Александрович и многими своими коллегами. Из-за истории с письмом ему несколько месяцев не работалось.

…А многие вопросы, о которых надо было бы говорить, остались.