Люди Севера. Теория Веричева

Пятьдесят лет назад в алмазы под Архангельском никто не верил. На геологической карте район, где их сейчас добывают, был отмечен как бесперспективный. 
А в 2000 году отмечалось 300‑летие геологической службы России. И журнал «Минеральные ресурсы» провёл среди маститых геологов опрос – просил назвать десять самых крупных открытий за триста лет. На седьмом месте – архангельские алмазы. 

Оба месторождения – и Ломоносовское, и Гриба – открыл Елисей Михайлович Веричев. Конечно, трудились громадные коллективы – поисковиков, техников-геологов, лаборантов, буровиков, но всегда же интересно знать – кто нашёл тот самый первый алмаз?

Случайное попадание

– Общий стаж геолога у меня пятьдесят один год. Прошёл все работы, разве что бухгалтером не был. Но в геологию попал, можно сказать, случайно. Брат прочитал объявление, что в Кировске Мурманской области техникум набирает курс геологов. Прекрасный техникум, самое главное, там были две практики по восемь месяцев: первая – в Казахстане, вторая – в Красноярске, на Подкаменной Тунгуске. Весь производственный процесс от начала до конца мы прошли, – рассказывает Елисей Михайлович.

Мы с другом хорошо учились, поэтому получили направление в Ленинград, в Северо-Западное управление. А там говорят – вот если поедете в Архангельск, мы аванс вам дадим. А нам всё равно было. Поехали в Архангельск. И я попал в Нёнокскую партию, на геологическую съёмку Онежского полуострова. Два года работал там старшим буровым мастером – мы разбуривали трубку Левозеро, открытую в 1937 году. Тогда вскрыты были какие‑то породы, похожие на вулканические, вот их природу и определяли.

Мешал, выбросили в речку

А в 1974 году была организована Кулойская партия для исследования территории между Архангельском, Пинегой, Мезенью и Белым морем – двадцать семь тысяч квадратных километров. На такой территории в Молдавии работало несколько геологических экспедиций, а у нас – одна партия. Главный геолог Анатолий Фёдорович Станковский отличную команду подобрал. И вот на маршруте по речке Мела, это Зимняя Золотица, встретили мы необычные породы тёмно-серого цвета.

А тут идёт с юго-запада грозовая лиловая туча. И времени у нас нет. Берега речки поросли молодым березняком после пожаров – частокол, как бамбуковая роща, ни пройти, ни палатку поставить. Мы схватили кусок этой породы, в лодку бросили, километр или полтора отплыли, вырубили березняк – ну нет места хорошего! Еле установили палатку и полил ливень. Такого ливня я за пятьдесят с лишним лет жизни в Архангельске больше не видел! Он начался часов в двенадцать дня – и почти сутки, проливной, без ветра, отвесный. Земля уже не могла впитывать дождевую воду, все спальные мешки в воде, одежда вся в воде. Когда он наконец прекратился, мы всё это в лодки погрузили и поплыли. Километров на десять вниз спустились по реке – поляна. Выгрузились. Поверх сырых спальников упали и уснули. Утром просыпаемся – солнце, градусов двадцать пять, птички поют, цветики, как и не было ничего. Развесили одежду – сушить же надо. И я вспомнил про этот камень. «Ребята, где камень?» – спрашиваю. Отвечают, что когда разгружали лодки, мешал, выбросили в речку. «Давайте искать», – говорю.

Хорошо, глубина небольшая, метра полтора, и дно песчаное. До-о-о-о-лго ныряли… Нашли.

Работал с нами техник-геолог Володя Помыткин, я ему показал, говорю: «Володя, вроде на Нёноксу похоже?» А он тоже нёнокские породы видел. «Да», – говорит. Ну тогда, если похоже, значит, завтра возвращаемся обратно – туда, где мы его взяли.

Вернулись, раскопали, набрали образцов побольше. Поняли, что это что‑то другое совсем. Сообщил по рации Анатолию Фёдоровичу. Он воспринял это… ну, спокойно. «Маршрут закончите, – говорит, – прилетим и заберём образцы».

Маршрут мы закончили недели через две, на побережье моря, в деревне Ручьи. Образцы Анатолий Фёдорович увёз и отправил на лабораторные исследования в Ленинград. Проверяли долго, мучились. Очень хотелось питерским учёным назвать это по облику и по составу кимберлитом, но смущала форма залегания этих пород. Кимберлиты – это вертикальные трубки взрыва, а тут – горизонтальный тонкий пласт. Эти пласты, так называемые силлы, есть только в Африке, совсем немного. Больше нигде.

Несколько месяцев спорили, в конце концов сформулировали – кимберлитоподобные породы.

С избирательной урной

После этого провели аэромагнитную съемку – кимберлиты в нашем районе при замерах дают аномалию. Выявили аномалии и в восьмидесятом году начали заверять их бурением. Первую аномалию разбуривали зимой, долго.

Для бурения нужна вода, рядом воды нет. И не подвести ее, техники нет, а до речки два километра всего. Буровики топили снег и так добывали воду.

Техник-геолог передает по рации – на забое средний карбон. По нему пробурили сорок метров. Я знаю район прекрасно, в маршруты ходил. Начальнику экспедиции говорю: «Что‑то там не то. Надо слетать». «А вот, – отвечает начальник экспедиции, – через неделю будут выборы в Верховный совет, с комиссией и слетаешь. Пока буровики голосуют, ты посмотришь». Так и полетел я с этой комиссией. В советские времена, чтобы обеспечить 99 процентов голосующих, летали с избирательной урной и с ящиком водки на каждую буровую.

Вот пока они голосовали, я посмотрел всё это, и меня заинтересовали выделения темно-бутылочного цвета. Взял большой кусок керна.

Звонок министру

В понедельник пошёл в Архангельске в лабораторию минералогии. Валерию Соболеву показал: «Валера, это что? Оливин?» Он говорит – что‑то похожее. Похожее? «Тогда, – говорю, – это кимберлиты».

И пошёл в геолотдел. Начальник геолотдела знал, что я на буровую летал. И спрашивает: «Ну, где кимберлит?» «Да вон, – говорю, – в портфеле лежит». Шутя сказал. А он ни слова не говоря ушёл к главному геологу Владимиру Павловичу Грибу и ляпнул ему: «Веричев кимберлиты привёз!»

Гриб меня позвал. Где? «Вот», – говорю. Выделения зелёные – это продукты изменения оливина, значит, кимберлит. Владимир Палыч, не думая, берёт трубку, звонит министру геологии: «Открыта кимберлитовая трубка!» Поздравления. А у нас ни одного анализа нет, ничего.

Это было в марте, в мае начали анализы делать. Кимберлиты надо где‑то обработать, чтобы получить ответ – есть там алмазы или нет. В министерстве геологии долго выбирали – где это сделать. Чтобы не было заражения, выбрали Симферополь. Там была только построена новая обогатительная установка, на ней ещё никакие пробы не обрабатывались. Поэтому мы туда отправили 600 килограммов породы. Они нашли пять и шесть десятых миллиграмма алмазов.

Сейчас это трубка «Поморская», месторождение имени Ломоносова. Первая в Европейской части России алмазоносная трубка, потом вокруг неё ещё много-много трубок нашли.

В 1987 году были защищены запасы алмазов в госкомиссии, то есть месторождение признали.

Сейчас я думаю, что если бы не жаркое лето семьдесят пятого года, если бы вода в речке Мела была сантиметров на двадцать повыше, то мы бы проплыли мимо и ничего не увидели бы. И алмазов в Архангельской области, скорее всего, не было бы. Потому что об алмазоносности этого района никто никогда ничего не говорил – он считался бесперспективным.

Имени Гриба

В начале девяностых наступили сложные экономические времена, отрасль наша затратная, мы еле‑еле выживали. «Архангельскгеология» получила лицензию на Верхотинскую площадь – четыреста квадратных километров. Но Советский Союз кончился, и государство перестало платить даже по своим контрактам. Контракт есть, а денег нету. Нашли иностранного инвестора, девяносто четвертый и девяносто пятый мы с ними работали, деньги они платили исправно, но начали косо посматривать – два года работаем, результата нет.

Главный геолог Приморской партии Елисей Веричев, главный геолог «Архангельскгеологии» Владимир Гриб, гидрогеолог Приморской партии Олег Сафонов

С главным геофизиком Володей Сотниковым решили еще раз посмотреть старые аномалии, которые были заверены бурением. Не понравилось нам, как часть аномалий заверена, на них поставили по-новой геофизические работы. И в феврале девяносто шестого года на одной из них начали буровые работы. Техник-геолог передал с буровой, что это не кимберлиты.

А мы через пару дней должны были ехать туда с экологической комиссией. Я сказал, чтобы буровую оставили на точке, никуда не передвигали – приеду, посмотрю. Приехал, техник показал мне эту породу – красная глина, мороженная, кристаллы льда сверкают, как алмазы. Ну глина и глина. Разломил я её, в аккурат удачно, видно, разломилось. Попались две маленькие точки жёлтого цвета размером миллиметр-полтора. Когда я их увидел, ну… девяносто пять процентов – это трубка взрыва. Такой цвет имеет при изменениях оливин, которого много в кимберлитах.

Пошёл в столовую – где там экологическая комиссия? Наверное, уже пообедала. Думаю, сейчас скажу: «Открыта трубка, назовём её «Экологическая». А потом – да не буду ничего говорить. Тем более, когда в конце девяносто пятого Владимир Палыч Гриб умер, на его похоронах кто‑то предложил – первую открытую трубку назвать его именем.

Килограмма четыре этой глины себе нагрузил, привёз в Архангельск, в лабораторию отдал. Оттуда через день Галина Михайловна Тарасова звонит: «Ты что нам привёз?! Там очень много алмазов!»

Это была трубка имени Гриба.

Одинаковые сны

В марте Елисей Михайлович и Валентина Николаевна Веричевы отметят золотую свадьбу. У них трое детей и пятеро внуков. Валентина Николаевна говорит, что они с мужем за пятьдесят лет настолько притёрлись друг к другу, что даже сны одинаковые видят. Продолжатели династии геологов в семье имеются – средняя дочь работает на трубке Гриба, а двое внуков: один на Камчатке, второй в Якутии – на добыче золота.

– Когда мы с Елисеем Михайловичем только познакомились, я знала, что он хотел продолжить образование. Но забросил, – рассказывает Валентина Николаевна. – Дочка родилась, потом вторая. Он послал документы в Воронежский университет, а вызов не пришёл. Я говорю: «Собирайся и поезжай, это перед Новым годом почта плохо работает». Буквально выпроводила его. А сама осталась. Одной дочке два годика, второй – шестнадцать дней. Он поступил, конечно, с отличием окончил.

А когда уже работал на Ломоносовском месторождении, был орденоносцем, лауреатом Государственной премии, сел за диссертацию. Возвращались мы из отпуска, в Москве друзьям говорю – я никогда в жизни не была в районе университета. Приехали, а там такая красота! Вот это храм науки! Говорю ему – вот здесь бы защитить диссертацию. Он именно там её и защитил! Писал четыре месяца. По вечерам – все делают уроки – и дети, и папа.

Мы были на защите. Его диссертация хранится в библиотеке имени Ленина.

А через два года меня пригласили на защиту ещё одной диссертации, докторской, и диссертанта спрашивают: «Вот существует теория Веричева по поводу алмазоносности, вы с ней согласны? «Да, полностью согласен». А я про себя думаю: «О! Мой‑то, вот это да! Теория Веричева! Бальзам на душу».