«Так значит, мы не виноваты…»

Ключ к разгадке семейной тайны внучка репрессированного крестьянина Данилы Кузнецова нашла лишь спустя 86 лет – в архивах ФСБ по Вологодской области

– Историей своего деда я интересовалась с детства, – рассказывает архангелогородка Елена Шинкарёва. – В семейном альбоме сохранилась его единственная фотокарточка – пожелтевший снимок двадцатых годов: дедушка Данила вместе с бабушкой Александрой после свадьбы. Молодые, счастливые и полные сил. Казалось, жизнь впереди. Но всё изменилось в 1932 году, когда  Елена Шинкарёвадеда репрессировали как «врага народа».

– В чём его обвинили?

– Ответ на этот вопрос не давал мне покоя все эти годы. В нашей семье, если и говорили про деда, то вполголоса, шёпотом. О том, что он был осуждён по политической статье, я впервые услышала тоже из обрывков фраз бабушки и мамы. Якобы в 1932 году дед сказал что‑то против Сталина. Его арестовали, судили и отправили в северную ссылку – из Вологодской области в Архангельскую.

Я всегда знала, что дедушка был хорошим человеком – работящим и добрым. Об этом рассказывали бабушка, мама, мои многочисленные тёти… Но мне хотелось узнать больше. Узнать то, о чём боялись говорить родные. Хотелось перелистнуть, наконец, страницу и оставить её в прошлом. Но «неудобная» тема всё моё детство оставалась тёмным пятном и была под негласным запретом.

В 90‑е годы, когда я уже училась на юрфаке, в стране приняли закон о реабилитации жертв политических репрессий. И, можно сказать, без ведома других членов семьи я предложила маме: «Давай сделаем запрос».

Мама согласилась, вместе мы написали заявление в прокуратуру Вологодской области. И спустя какое‑то время пришёл ответ, из которого следовало, что мой дед – крестьянин Данила Кузнецов – полностью реабилитирован. Помню, как мама выдохнула: «Так значит, мы не виноваты».

– А мама чувствовала себя виноватой?

– Да. Хотя в 1932 году мама была совсем маленькой. Но не только она, а вся семья – семеро детей, бабушка – все они долгие годы жили под гнётом клейма «враг народа». И когда официально объявили о реабилитации – для них всех это стало эмоциональным потрясением.

– Бабушка дожила до реабилитации?

– К сожалению, нет. Её не стало за десять лет до этого.

– Но в 90‑х вы так и не узнали, что именно произошло с дедом в 1932 году?

– Нет. Ответы на свои вопросы я смогла получить лишь этим летом. Просто поняла, что дальше тянуть нельзя. Что я должна узнать правду. Хотя, конечно, понимала, что истинную картину событий установить уже никогда, наверное, не удастся. Но архивные документы, а по закону у родственников есть право ознакомиться с ними, на мой взгляд, должны были дать хоть какую‑то зацепку.

Через портал Госуслуг я написала заявление в ФСБ с просьбой разрешить мне ознакомиться с делом. И удивилась, как быстро пришёл ответ: «Приезжайте и знакомьтесь». И я поехала в Вологду.

Передать словами эмоции, которые я почувствовала, взяв в руки папку с документами, – невозможно. Ощущение было, что перенеслась во времени. Читала я долго и тщательно. Уже не только как внучка, но и как юрист. Конечно, может, это моя субъективная оценка, но ничего политического в деле своего деда я не нашла. Ничего против Сталина там также не было.

– А что было?

– В деле было сказано, что по вине бригадира колхоза Данилы Кузнецова погибло несколько центнеров колхозной пшеницы. Учитывая, что дед был потомственным крестьянином и опытным хозяином, который прекрасно разбирался в земледелии, мне это показалось странным. Но затем я нашла пояснения, которые дед давал при допросе. Оказалось, что из‑за погодных условий его бригада не смогла вовремя просушить пшеницу, которую скосили в дождь. Но, как следовало из протокола допроса, скосили‑то они эту пшеницу не по своей инициативе, а по распоряжению сверху…

Другими словами, когда в отлаженную крестьянскую работу начинают вмешиваться некие руководящие органы, случиться может всякое. Но если что‑то пойдёт не так, то виноват окажется не тот, кто приказ отдал, а тот, кто приказ исполнил либо не исполнил.

– Полагаете, что ваш дед попытался протестовать против такого неумелого руководящего вмешательства?

– Я не сомневаюсь, что так и было. Он возмутился, но предотвратить всё равно ничего не смог. И высылка, по всей видимости, стала такой показательной мерой, чтобы и другие не бунтовали впредь.

– Вы не нашли в деле каких‑нибудь, на ваш взгляд, сфабрикованных документов?

– Нет. У меня не сложилось впечатление, что документы поддельные. Протокол допроса, опрос свидетелей… Кстати, в текстах много орфографических ошибок. Ощущение, как люди говорили, так за ними и записывали. Было приведено мнение кого‑то из экспертов, который провёл анализ экономической работы той части колхоза, где дед был бригадиром. И, в общем‑то, суть этой экспертизы сводилась к тому, что работали‑то колхозники хорошо, урожаи собирали рекордные. И, конечно, надо было очень постараться, чтобы сделать из всего этого политическое дело. Но смогли и сделали – испорченную дождём пшеницу посчитали актом умышленного вредительства, а самого деда объявили кулаком.

– Он был зажиточным крестьянином?

– Дом, двор, сеновал, корова, лошадь, два телёнка и поросёнок – вот всё хозяйство. В деле подробно переписана вся нехитрая утварь. Но в семье ведь было семеро детей… И по рассказам мамы, что дед, что бабушка – они были простыми тружениками, которые работали не покладая рук.

Суда как такового не было. Приговор вынесла тройка ОГПУ. Маленький пожелтевший листочек: «Виновен». Повезло, что деда не отправили в лагерь, не расстреляли. Случись это позже, не в начале, а в конце тридцатых, когда репрессии стали массовыми, кто знает, остался бы он живым? А так… Жизнь сохранили, но отобрали всё.

– Получается, что вместе с дедом выслали и всю семью?

– В документах про высылку семьи ничего не сказано. Очевидно, они просто последовали за ним. Поскольку куда им было деваться, если ни дома, ни земли не осталось? Бабушка вспоминала такой эпизод – когда пришли к ним описывать имущество, то кто‑то из комиссии сжалился над ней: «Оставьте ей хоть машинку швейную. У неё же семеро детей». Но машинку тоже отобрали.

– Как сложилась судьба семьи в ссылке?

– Тяжело. По рассказам мамы, они постоянно голодали. Дети вынуждены были очень рано начать работать. С учёбой тоже были проблемы. Маминого брата, например, не приняли в институт, так как он считался сыном врага народа. Старшая мамина сестра поступила в фельдшерскую школу, но лишь только после того, как официально написала отказ от отца…

Возможно, все эти обстоятельства стали причиной того, что дед, отбыв ссылку, уехал совсем из Архангельской области. И дальнейшие следы его потерялись.

– Вы думаете, он уехал, чтобы не осложнять жизнь своим детям?

– Всё может быть. А может, просто у него не осталось больше сил. Если честно, я не знаю, поддерживал ли дед связь с бабушкой после отъезда. Дома не сохранилось никаких писем. Но думаю, что даже если эти письма и были, то их просто уничтожили. Страх был очень велик. И мне безумно жалко, что я так и не смогла в своё время подробно расспросить близких. Сейчас из свидетелей тех событий никого уже не осталось в живых. Но я пойду дальше, не буду останавливаться.

– Вы собираетесь продолжить поиски своего деда?

– Да. Ведь когда он уехал, отбыв ссылку, ему было чуть больше сорока лет. Что стало с ним дальше? Где и когда оборвалась его жизнь? Вопросов у меня по‑прежнему много…