Но также он вспомнил и о вкладе в Победу родного Архангельска, рассказал и о своём архангельском детстве. Об этом он написал и в предисловии к своей новой книге «Москва, Сталинград, Курск, D–Day, Берлин». Он тогда её представлял в Париже. Кстати, она переиздана в Москве – Юрий Анатольевич по этому поводу приезжал в феврале в столичное издательство, также побывал в Архангельске, заходил в редакцию «Правды Севера». Он передал своё выступление, которое сделал на крупнейшем русском литературном мероприятии Европы. Сегодня мы публикуем его в сокращении.
«В России ещё есть «дети», которые застали Вторую мировую войну и так или иначе помнят её «вживую». Моя память начала работать в августе 1942 года, когда немцы первый раз бомбили Архангельск.
В дальнейшем всё, связанное с войной на моём уровне, помню хорошо: страшный голод, американскую тушёнку (какой вкусной она казалась!), «похоронки». Мама работала в медицинском институте, и я помню, как на её работе раздавали американскую гуманитарную помощь. Из коробок доставали одежду и раздавали присутствующим – кому что достанется. Маме досталось красивое красное пальто. Но через несколько дней оно исчезло – мама продала его, чтобы пропитаться, да и носить столь яркое пальто в военном Архангельске было невозможно – все ходили только в чёрном.
Осенью 1945 года я пошёл в школу. Из тридцати моих одноклассников только у одного был отец. Школьным портфелем мне служила хлопчатобумажная американская санитарная сумка.
Помню моряков союзных конвоев с кораблей и пароходов, доставлявших в СССР ленд-лизовскую помощь. Их было так много на улицах города, что они казались жителями нашего города. Как‑то два английских моряка даже угостили меня шоколадом.
Хорошо помню день 9 мая 1945 года. Я сидел на крыльце и грелся весенним солнцем. На противоположной стороне улицы шла женщина и громко навзрыд плакала. Испугавшись, я побежал к маме. А она мне коротко: «Победа!»
Вообще, помню Архангельск 45‑го года. На улицах много покалеченных войной мужчин – кто без руки, кто с одной ногой, кто на костылях, – и… пленных немцев. Они были, как правило, расконвоированные. Немцы использовались на строительных работах. Строили, помню, магазин на углу улицы Поморской. Во дворе нашего дома два пленных немца «возводили» дровяной сарай соседу. Он работал «в органах», как тогда говорили, был сотрудником НКВД.
Запомнился один вечер. Закончив работу, немцы разговаривали с сидевшими на крыльце женщинами. Они сказали, что на родине у них в это время цветут яблони. Немцы, как могли, говорили по‑русски. Почему‑то мне стало жаль их, и я вынес им надкушенную половинку буханки хлеба (спустя смущался, что она была надкушенная, а не отрезанная).
Хорошо помню руки немца, взявшего хлеб, его пальцы. На следующий день они принесли мне самодельную игрушку-акробата: две палочки, между ними верёвочка, на которой он крутился в одну и другую сторону, когда раздвигаешь палочки. А ещё летом 45‑го в магазинах продавались немецкие губные гармошки. Они были разные, их было много, трофейные.
Один инвалид войны жил на нашей улице и таким образом все годы присутствовал в моей жизни. У него полностью не было обеих ног. Его тело было на деревянном щите, а щит – на шарикоподшипниках. Передвигался он, отталкиваясь двумя деревянными «толкушами». У пивного ларька в обществе таких же инвалидов он хорошо поставленным голосом читал стихи запрещённого тогда поэта Есенина. Природа, казалось, дала ему всё – он был красивый, сильный, но война лишила его всего.
Последний раз я его видел в автобусе: он был в проходе между креслами, всем до пояса. Водитель не видел его, и, перед тем как выйти, инвалид сначала выбрасывал свои «толкуши» и затем спускался. Это был уже смирившийся со своей участью человек. Он сдался. Трагедийный образ этого ветерана навсегда в моей памяти, когда я вспоминаю войну.
Помню большие пароходы на рейде Архангельска, когда нас, детей, увозили в детский лагерь в деревню где‑то на берегу Северной Двины. Видимо, это были пароходы типа «либерти», потому что у них были очень высокие борта.
Помощь союзников СССР в годы войны была бесценной, но в последующие десятилетия она намеренно замалчивалась и до такой степени, словно её и не было. Чем старше я становился, тем острее воспринимал эту несправедливость. В 1989–1991 годах, когда я был народным депутатом СССР от города Архангельска, то принял непосредственное участие в организации празднования 50‑летия со дня прихода в СССР первого союзного конвоя под названием «Дервиш». Победили бы мы в той войне с фашизмом без союзной помощи? Думаю, всё равно победили бы, но ужасная жертвенность СССР во Второй мировой войне была бы ещё большей.
В 1961–1964 годах я был солдатом в Группе советских войск в Германии, механиком-водителем танка ПТ-76. Наша часть располагалась прямо в Дрездене. В те годы город ещё носил следы от неоправданной англо-американской бомбардировки 13–15 февраля 1945 года, в результате которой великолепный барочный город был превращён в руины. Неоправданной потому, что это была чисто политическая акция устрашения советской стороны, и тем, что Дрезден по Ялтинским соглашениям попадал в зону советской оккупации Германии.
В Дрездене же в 1963 году судьба свела меня с генералом Андреем Кравченко. В годы войны он командовал 6‑й танковой армией. Встреча с ним состоялась в солдатском клубе нашего полка. Кравченко был в гражданском чёрном костюме, его грудь украшали только две золотые звезды Героя Советского Союза. В его воспоминаниях было много некнижного. Он рассказал, как в боях у озера Балатон в Венгрии весной 1945 года он, обходя вечером поле боя, увидел, что стоящие в сумерках немецкие танки были неподбитые, их экипажи попросту разбежались – был конец войны, и никто не хотел умирать. Под Веной он пленил со штабом предателя генерала Власова. Это была история из первых уст – живая история.
С ответным словом командование поручило выступить мне. Не успел я закончить выступление, как генерал поднялся из‑за стола президиума, подошёл ко мне и, стоя спиной к залу, крепко обнял. В тот момент у него были слёзы. Я не понял почему. Но через месяц в армейской газете «Красная Звезда» был некролог. Видимо, Кравченко знал, что болен, и его визит в наш танковый полк был его «лебединой песней». А я тогда, в объятьях боевого генерала, коснулся большой Истории.
Был в моей жизни ветеран Алексей Михеевский, с которым на протяжении многих лет мы вместе отмечали День Победы. Я приходил к нему в 10 утра, и он ждал меня, сидя в чистой-пречистой рубашке. За его спиной на стене висела репродукция картины «Джоконда» Леонардо да Винчи.
Стол к моему приходу всегда был накрыт одинаково: водка, горячая картошка, селёдка и, конечно, чёрный хлеб. Застолье начиналось с того, что он говорил: «Юра, наливай». А я всегда отвечал: «Алексей, пожалуйста, налейте вы». Для меня это был своего рода ритуал. Мне казалось, что от моего ветерана пахнет порохом его первого боя.
Под Петергофом после одного из боёв Алексей ночью в оставленном немцами окопе подобрал полевую карту. Этот трофей он хранил всю жизнь, и в один из наших праздников подарил его мне.
Интересно, что эта немецкая полевая карта была изготовлена на основе советской. Она датирована 1940 годом и имеет гриф «Совершенно секретно». Это «живое» приложение к гитлеровскому плану «Барбаросса»: немцы к войне с СССР готовились тщательно, несмотря на «Договор Молотова – Риббентропа о ненападении» 1939 года.
Думаю, что всё это даёт мне право поделиться своим видением некоторых ключевых событий Второй мировой войны».
Юрий Анатольевич также сообщил, что собирается написать ещё одну книгу, она будет посвящена архангельским ветеранам войны, которых он помнит молодыми…
