После
красно-желтых дней Начнется и кончится
зима.Горе ты мое от ума, Не печалься, гляди
веселей… Виктор Цой. «Черный альбом».
На днях рылся в непроходимо пыльных
джунглях письменного стола. Искал
какую-то очень нужную финансовую бумажку.
Нужный документ я не нашел, зато вновь
обрел то, что искал с 1995 года. То, что у
меня просили и просят люди не только
из разных концов России, но и, без
преувеличения, со всего СНГ.
Это всего-навсего вырезка из газеты
«Северный комсомолец» за 23 июня 1990
года, а в нее вложена достаточно пухлая
стопка дословной расшифровки интервью
с диктофона. И газетная вырезка, и
расшифровка – это последнее интервью
Виктора Цоя. То есть не крайнее, а вообще
последнее в его жизни. 24 июня состоялся
последний концерт «Кино» в Лужниках
(с зажжением олимпийского огня – впервые
после Московской Олимпиады-80), потом
Цой с Каспаряном уехали под Юрмалу
отдыхать и работать над новым альбомом…
15 августа этого же – 1990 – года Цой погиб
в автокатастрофе в Латвии.
Брать интервью у Цоя было мученической
мукой. Во-первых, он этого категорически
не хотел. Понятное дело – ему-то это
зачем. Тем более во время часового
перерыва между очень напряженными и
насыщенными концертами. Дворец спорта
был забит не просто под завязку, не то
что яблоку некуда было упасть – свои
пять копеек между людьми было не
втиснуть. Выручила организатор концерта
Белла Высоцкая. Пользуясь своим явно
семитским носом, она о чем-то перетерла
с Юрием Айзеншписом (продюсер группы),
и Цой был вынужден согласиться поговорить
с сопливым (по возрасту, а не буквально)
корреспондентом.
Во-вторых, на все вопросы Виктор сначала
отвечал так: да, нет, нормально, ну не
знаю… Изредка: наверное… Те пространные
ответы, которые вы прочитаете ниже,
«склеены» подчас из пяти– семи ответов
на разные вопросы (это видно из
расшифровки). Надеюсь, благодаря «Правде
Севера», тем более ее интернет-версии,
мне наконец удастся отдать долг
почитателям Виктора Цоя.
И я вернусь
домой Со щитом, а может быть, на щите.
В серебре, а может быть, в нищете, Но как
можно скорей.
Виктор Цой.
«Черный альбом».
(Цой – группе) – Ребята, у нас час
перерыва. Далеко не уходите, много не
пейте… Давайте, задавайте свои вопросы.
– Первым делом, чтобы подмазаться к
вам, хочу подарить этот берестяной
традиционный северный обруч. Он на
голову надевается…
– Да, я догадался.
Спасибо. Я люблю все, что сделано руками.
Наверное, потому что сам кое-что могу.
Я по образованию краснодеревщик. Дерево
люблю. И все, что с ним связано, – листья,
кору, корни…
– Скажите, Виктор, вы
серьезно воспринимаете те изменения,
которые происходят у нас последние
пять лет (имеются в виду перестройка,
гласность и ускорение)?
– Абсолютно
несерьезно. Я вообще ни к чему в этой
жизни серьезно не отношусь, за исключением
здоровья близких, и всерьез не
воспринимаю. Честно говоря, я и саму
жизнь серьезно не принимаю к голове и
сердцу, потому что на слишком многое
ненужное пришлось бы отвлекаться,
много всякой бессмыслицы делать. Мне
кажется, что если ко всему, о чем вы
спросили, относиться серьезно, то это
будет очень смешно выглядеть со стороны.
– Сильно ли вы изменились с тех пор, как
были никому неизвестным кочегаром в
«Камчатке»?
– Почему никому неизвестным?
Я уже тогда кое-чего сделал. Изменился?..
Сильно. Внешне. А так… Думаю, ничего
ценного в себе я не потерял и ничего
дополнительно плохого не приобрел.
Если вообще говорить о том, что со мной
изменилось, я просто стал больше видеть
разных людей. Видеть, но не общаться.
Если бы я допускал до себя все то, что
меня сейчас окружает, тогда, наверное,
изменился бы, попал в какую-то зависимость
от людей и обстоятельств. Но я очень
свободолюбивый и самодостаточный
человек. Не люблю от кого-либо и от
чего-либо зависеть – ни в настроении,
ни в быту, ни в деньгах, ни в творчестве…
Вообще нигде.
– Часто в жизни вы испытываете ощущение
неловкости или неудобства? – Ну я не
знаю… Жизнь у нас вообще-то такая, что
если все вокруг себя замечать, на все
обращать внимание, то постоянно только
и будешь испытывать чувство неловкости
и неудобства. Я просто сам по себе.
– Режиссер Сергей Соловьев очень тепло
отзывался о вашем участии в работе над
фильмом «АССА». Как вы относитесь к
этой соловьевской картине и к его
последней работе «Черная роза – эмблема
печали, красная роза – эмблема любви»?
– «Черную розу…» я просто еще не видел.
А «АССА»… Нормальный фильм. Весело
было работать – хорошая компания
подобралась. Он мог быть еще лучше, если
бы был покороче. На мой взгляд, он
затянут. Движения не хватает. Я знаю,
что многие считают, что с «АССА» Соловьев
изменил самому себе. Что это не его
стиль, не его актеры, вообще все не его.
Ну… стал работать на потребу массовым
молодежным вкусам. Насчет последнего
не знаю. Но себе он не изменял точно. Я
смотрел только одну его «доассовую»
работу. Там про голубя…
– «Чужая Белая
и Рябой»… – Ну да. Хороший фильм.
Правильный. Так вот, про голубя и про
«АССА» – одно и то же. Один и тот же
художник со своим стилем. Одно другое
дополняет… Развивает. Просто «АССА»
непривычна для некоторых слишком умных
критиков. Соловьев изменил не самому
себе, а тем, кто привык к фильмам, которые
он снимал до «АССА». А это их проблемы.
Мне самому свое участие в кино (без
кавычек)…
– В кинематографе… –
Правильно. Мне нравится «Игла». Она мне
по-человечески ближе, понятнее. Я там
не играю. Веду себя так, как в жизни
веду. И слов минимум. В общем, все как
в жизни.
– У вас, насколько я знаю, были
очень теплые отношения с Борисом
Гребенщиковым. Он был продюсером первого
альбома «Кино» – «45». Как вы общаетесь
сейчас и что можете сказать по поводу
его нынешнего творчества?
– Мы сейчас
очень редко видимся. Понятно, почему
– гастроли, записи… Но отношения у нас
по-прежнему нормальные. Что же до его
теперешнего творчества… Этой его
стадии… Я лучше воздержусь от оценок.
Сейчас очень много разных «ценителей»
его ругают, разбираются в нем, анализируют.
Сами ничего не могут, вот и анализируют.
У нас в общем-то принято говорить друг
другу (я имею в виду не только Б.Г.) свое
мнение о песнях. Но в лицо, а не за глаза.
Тем более не хочу выносить свое мнение
на публику, которая не знает, что сейчас
внутри у человека, о чем он думает, кого
любит, почему страдает…
– Даниил Хармс
как-то сказал: «Ненавижу людей, которые
способны проговорить более семи минут
подряд». Продолжая тему разговорчивых
критиков, хочу вас спросить, как вы
относитесь к словоохотливым людям?
–
Мммм… Да нормально. Только, по-моему,
это или очень одинокие люди, или люди,
которые… слишком высокого о себе
мнения. Планка у них завышенная. Без
всякого повода. Этим людям очень хочется
высказаться, чтобы их услышали и думали
так, как они сказали. Причем им абсолютно
не важно, что им говорят в ответ. Точка
зрения или мнение остальных – неверные
и их не интересуют, раздражают. А первым
хочется просто высказаться, потому
что от одиночества люди уже могут
разговаривать даже с кошкой или с
собакой. На серьезные для них темы. Мне
жаль их. Судьба их за что-то и для чего-то
так наказала. Но я ко всем нормально
отношусь. Я-то мало разговариваю. Молчу
и слушаю. Или делаю вид, что слушаю. А
если человек противный, то и вида не
делаю – занимаюсь своим делом или
думаю.
– Что вы сейчас любите читать, слушать?
– Ну не знаю… Читать в последнее время
люблю что-нибудь психофизическое… –
Это нечто вроде Фрейда? – Мммм…
Приблизительно. Очень приблизительно.
А еще фантастику и детективы. Очень
люблю. Слушаю исключительно развлекательную
музыку. Мне не нравится повальная
социальность текстов наших групп.
Всякие стоны, жалобы, призывы… Опять
за что-то агитируют, куда-то зовут,
чему-то учат. Может, это и хорошо, но мне
не нравится. Я отношусь к песням… Ну
как к искусству, наверное… Хотя бы в
какой-то степени. А не как к вырезкам
из свежих газет. Вот газета живет от
силы пару дней, и песня такая – столько
же. Музыка должна вызывать радость или
печаль… В общем, эмоции, а не призывать
к каким-то, пусть даже очень хорошим
поступкам.
– У вас были какие-то очень любимые
исполнители в детстве, в отрочестве? –
(смущенно улыбаясь) Я Боярского очень
любил. Честно… И, конечно, Владимира
Семеновича Высоцкого. Я и сейчас его
люблю.
– Можете ли вы назвать какие-то имена
людей, которым вы благодарны за помощь
в том, кем вы сейчас являетесь для
огромной массы людей? – Себе самому. И
своим родителям прежде всего. Мы
постарались неплохо. По-моему… Конечно,
Б.Г. Знакомство с ним – это вообще
мистика. Ехали вместе в электричке…
Кажется, в электричке. Он услышал, как
я пою, и сам подошел, предложил помощь.
Если бы я не знал Б.Г., не слышал о нем,
то, наверное, испугался бы такого напора.
Конечно, спасибо Андрею Тропило, Алексею
Вишне… Они дали мощный толчок, чтобы
нас узнали, услышали многие. От их
толчка все и завертелось.
– Слава, популярность – вещи нестабильные,
неверные, трудно прогнозируемые… Что
будете делать, если придется оставить
сцену? – До этого, я чувствую, наверное,
еще далеко. Ну, сцену оставлю, музыку-то
оставлять меня никто не может заставить.
Буду петь для себя, знакомых… Я уже
говорил, что я – столяр-краснодеревщик.
И мне нравится эта работа. Я профессиональный
кочегар… Могу преподавать восточные
единоборства. Рисовать умею. Хочу кино
поставить. Свое… Вариантов масса.
– Понятно, что при вашем концертном
графике времени на общение с вашим
сыном Сашей у вас немного. Но взаимопонимание
и потребность в общении есть? – Общаемся.
Хочу взять его с собой в Прибалтику.
Все нормально. И все. Больше не надо
таких вопросов. Я не отвечу.
– Какие люди, пусть даже вы с ними и не
знакомы, повлияли на вас сильнее всех?
Может быть, не только на мировоззрение
и вкусы, а даже на внешний облик? – Не
знаю… Брюс Ли, наверное…
– А почему вы
лежали в психушке – это личный вопрос?
– (улыбается) Вообще да, но я отвечу:
очень в армию не хотелось идти. Как-то
не вовремя это было. И настроение не
то… В психушке было веселее.
– Как вы относитесь к слухам о вас,
интересует ли вас то, что говорят и
пишут о Викторе Цое? – Меня – нет.
Абсолютно. А вот за то, что родители
расстраиваются, за это я морду набил
бы.
– Я всегда так долго и нудно добиваюсь
интервью с рок-звездами, которые
приезжают в Архангельск… И вы не
исключение. Скажите честно, за что вы
не любите нашего брата? – А чего
добиваться-то, если долго и нудно? Работа
у вас такая. Ваше дело добиваться, наше
– уклоняться. Какие-то вы все нечуткие.
Ну, я музыкант, спрашивайте про музыку.
Я ведь не интересуюсь вашими
родственниками, семейным положением
и врожденными заболеваниями. Мне все
равно – был у вас сифилис или нет. А вам
почему-то это интересно. Еще раз: я
музыка-а-а-ант. А вообще я к журналистам
отношусь нормально. Вот Кинчев –
гораздо хуже.
– Уж это я знаю… – Вот. И я уважал бы
вас еще больше, если бы журналисты не
печатали дезинформирующие народ
сведения, распространение которых не
входит в мои планы.
– Поговорил с вами – и чем-то родным
повеяло. У меня старший брат такой же
немногословный. Пока трезвый. И любимое
слово у него тоже «нормально». Правда,
его сильно утомляет общение со мной.
Надеюсь, вас я не сильно достал? – Да
нет, нормально все… Все говорят, что
мы в месте, Все говорят, но никто не
знает, в каком… Виктор Цой.
