Свидетельства писателя, воспоминания и факты истории, впервые собранные воедино для «Летописи жизни и творчества Федора Абрамова», позволяют достоверно рассказать о том, как он встретил самое начало войны
Абрамов был не самый наивный
В одной из черновых записей к произведению (рассказу или повести) о трагедии своих однокурсников «Белая лошадь», над которым Фёдор Абрамов работал более двух десятилетий, но так и не сумел его завершить, 6 февраля 1975 года отмечено: «Подходил к общежитию. Или вышел из читалки (работала, хотя и воскресенье, – сессия). И вдруг речь Молотова по радио: война».
Может быть, даже не сразу узнал: трансляция выступления народного комиссара иностранных дел СССР Вячеслава Молотова началась 22 июня 1941 года в 12 часов 15 минут по московскому времени, затем девять раз в течение дня Юрий Левитан через каждый час повторял этот текст.
Юноши и девушки начала 1940‑х годов бодро маршировали и соревновались между собой в сдаче нормативов на «оборонные» значки.
«Мы были воспитаны и взращены на примерах революционной героики Великого Октября и Гражданской войны. Наши герои – Чапаев, Павел Корчагин. Нашей любимой песней была «Каховка» Светлова. Мы с жадностью следили за первыми битвами с фашизмом в Испании, – говорил Фёдор Абрамов, выступая на филологическом факультете ЛГУ 7 мая 1965 года. – Надо сказать, что о войне у нас были самые наивные представления. Мы, например, были убеждены, что война продлится недолго и к осени мы вернёмся на свой родной факультет… И уверяю вас, я не самый был наивный».
В день начала войны студенты были чрезвычайно возбуждены, собирались группами, горячо рассуждали, строили планы. «Войну мы встретили, в буквальном смысле этого слова, как праздник. Моя мать недоумевала: „Дураки, чему вы радуетесь?”» – вспоминал Моисей Каган, учившийся на курс старше Фёдора Абрамова и после оказавшийся с ним в одном блокадном госпитале.
Спустя десятилетия к писателю придёт подлинное осознание неотвратимости рока. В той же записи от 6 февраля 1975 года читаем: «По-человечески бы: всё к чёрту. Последние дни, недели и уж во всяком случае месяцы живём. Да так точно и было для большинства. По общежитию, по лестницам ходили живые мертвецы. Ребята бегали. Живые. Румяные. В суете. Но за каждым из них ходила смерть. Они уже только числились живыми. А вернее, доживали последние дни, месяцы. Целый дом живых мертвецов. Но никто из них не знал этого. Если бы знал: невозможна жизнь».
На следующий день, 23 июня 1941 года, пережив белой ночью первую воздушную тревогу (вражеские самолёты прорваться к Ленинграду не сумели), в университетских аудиториях собрались все преподаватели и студенты. Чеканные слова принятой тогда резолюции газета «Ленинградский университет» напечатала через день.
С 24 июня часть студентов, по свидетельству того же Кагана, отправилась на строительство оборонительных укреплений на Карельском перешейке. Здесь Фёдор Абрамов, один крестьянин на весь курс, с малых лет приученный к деревенским работам, вполне ожидаемо оказался старшим. «Я спокойно взялся за лопату (мы рыли противотанковые рвы), и таскать носилки и тачку с песком – привычное для меня дело. Разве косьбу ручную с этим сравнишь, или лесоповал – летом, в жару на оводах?» – записал он 18 октября 1967 года в одном из черновиков к рассказу «Белая лошадь».
Совсем иначе происходило внезапное вхождение в тяжёлый физический труд у городских мальчиков. «Вот где крестьянин взял верх над горожанами, – читаем далее в записи от того же числа. – А горожанам это было в непривычку. Горожане взвыли… Я такой человеческой беспомощности и неприспособленности ещё не видал».
Одним из «горожан» был Семён Рогинский, памяти которого первоначально посвящался рассказ «Белая лошадь» (он погибнет на глазах у Ф. Абрамова 24 сентября 1941 года): «В первый же день… набил мозоли, и хорошо бы на руках, а то ведь и подошвы ног стёр до волдырей – видите ли, к нему в туфли песок попал. Да вдобавок он ещё нажарил голову. И вот к полудню… был готов: уполз в кусты.
Я был старший на работе… и я не преминул отчитать его.
– Вставай, что же ты лежишь? Кто за тебя будет работать? Немца словами не заговоришь.
В общем, я жестоко отчитал его. А он всё это вынужден был проглотить».
Не думали, что идут в бессмертие
Воспоминания о первых военных днях не оставляли писателя, до конца жизни чувствовавшего свою ответственность перёд памятью убитых товарищей. В его последнем рассказе «Потомок Джима», окончательные поправки в который он внёс 11 мая 1983 года, в канун роковой операции, говорится о том, что с утра до ночи приходилось рыть раскалённый песок лопатой, долбить ломом «заклеклую, ставшую каменной в то жаркое лето глину», надрываться над стопудовой тачкой. Мучения закончились неожиданно скоро: уже 26 июня 1941 года студентов пришлось вернуть в Ленинград. В этот день союзник Германии – Финляндия, движимая стремлением вернуть утраченные совсем недавно территории, – объявила войну Советскому Союзу.
По позднейшему признанию Фёдора Абрамова, на Карельском перешейке наступило и первое отрезвление, «первое пробуждение от сна. Неподготовленность… Где же наши боевые командиры, о которых мы пели в песнях? Нет, не так представляли мы себе войну…» (черновая запись к «Белой лошади» от 17 октября 1960 года).
В Ленинграде для рвавшихся на фронт студентов неожиданно наступила пауза. Решение о формировании в городе армии добровольцев было принято 27 июня на совещании у первого секретаря обкома и горкома Жданова, но требовалось некоторое время, чтобы этот документ подготовить и подписать. Университетское же начальство в условиях предельно жёстко регламентированного сталинского государства по‑прежнему старалось соблюдать «обычный» режим работы. Без конкретных указаний свыше никакие действия ректорат предпринять не мог.
Следующее воскресенье в 1941 году пришлось на 29 июня – это «день рождения» Ленинградского народного ополчения, когда было подписано соответствующее постановление и началось реальное формирование добровольческих частей и подразделений. Очевидно, Фёдор Абрамов и его товарищи-студенты своевременно получили информацию о том, что комиссия по организации ополченских отрядов начнёт работать в университете на следующий день.
Не представляя, что случится дальше – может быть, всех ополченцев без промедления отправят на фронт, – Фёдор Абрамов, не допуская возможности оставлять «хвост», сразу же отправился на поиски профессора Марии Александровны Соколовой для сдачи последнего экзамена. «Не забуду М. А. Соколову, – отметил он 6 февраля 1975 года в записи, с которой начался наш рассказ. – Я сдавал русский язык. И где‑то не всё как надо. Сказала: ставлю пятёрку. Но за вами долг. После войны подтянетесь… Да, шла война. Уже была смята граница, уже немцы были в Белоруссии, а мы жили ещё мирными заботами: сдать экзамен и т. д. И сдавали… Как будто для немецкой пули так важно, кого дырявить: окончившего третий курс или не окончившего».
Закончим читать запись Фёдора Абрамова от 6 февраля 1975 года: «И только перед нашим уходом на фронт – на день, на два мы стали людьми. Нет, что идём на смерть, не думали. Какое‑то чувство подсказывало и ребятам, и девушкам: больше не увидимся. И пуританская советская мораль пала. Мы стали людьми». Ещё один сокурсник, Леонид Сокольский (он погибнет одним из первых студентов 15 сентября 1941 года), «даже не записался с нами в одну часть – чтобы выгадать день-два. Урвать у смерти. Никто не любил. Хотя достоин. Не знал любви. А тут полюбили…»
Студенты уходили на фронт, вернув библиотечные книги, сдав конспекты и немногие скромные личные вещи на хранение коменданту общежития. Востребовать их обратно не довелось уже почти никому.
Размышляя над концовкой «Белой лошади», Фёдор Абрамов записал 1 декабря 1971 года: «30 лет прошло с тех пор, как это случилось… А у меня перед глазами и сейчас… стоят мои товарищи по Университету (сверстники), которые защищали в 41 году Родину… И они не стареют. Потому что подвиг не стареет».
