28.02.2019 15:24

Абрамов и Шергин: первая и последняя встречи

Борис Шергин
Фёдор Абрамов

Двум писателям, классикам и землякам, помог встретиться ещё один земляк – Юрий Галкин – друг Фёдора Абрамова и исследователь творчества Бориса Шергина

Наш разговор с Юрием Фёдоровичем Галкиным состоялся в 2004 году в обстановке домашней, спокойной и получился долгим.

Зачин для беседы искать было не нужно, так как я уже знала, что Фёдор Абрамов, может быть, никогда не встретился бы с Шергиным, если бы не дружил с моим гостем. И я решила разузнать поподробнее.

В 1972 году Абрамов приезжал в Москву по своим литературным делам довольно часто, они с Галкиным встречались, о многом говорили. Теперь Юрий Фёдорович точно не смог вспомнить, как возникло намерение пойти к Борису Викторовичу. Наверное, в разговоре с Абрамовым он упомянул о Шергине. Но вот так просто пойти на Рождественский бульвар и позвонить было нельзя, следовало предварительно договориться с Михаилом Андреевичем Барыкиным, племянником Шергина. Да всё ещё зависело и от самочувствия самого Бориса Викторовича. Короче, тут была целая процедура.

И вот когда день и час им был определён, Фёдор Александрович, как человек дальновидный, попросил Галкина захватить какую‑нибудь книжку Шергина, чтобы, дескать, старик поставил автограф. Почему‑то Галкину в память запало это слово «старик», но ведь именно так и было тогда сказано – с полным почтением, но как бы по‑свойски, по‑домашнему.

Самому Юрию Фёдоровичу не раз приходило в голову взять у Бориса Викторовича автограф, но он никак не мог решиться попросить его об этом. Абрамову он ответил, дескать, Шергин совсем не видит, как ему писать автограф… Ничего, как‑нибудь напишет!.. Галкину была знакома эта решительность Фёдора Александровича, всякие сомнения, особенно в бытовых мелочах, были не в его характере. И он захватил книжечку, изданную брошюркой в «Детской литературе». То была «Авдотья-рязаночка».

И вот они пришли в назначенный час, и, конечно, Абрамова поразил длинный узкий коридор коммунальной квартиры, а потом и сама большая комната – жилище Бориса Викторовича. На женскую руку, на женское присутствие не было и намёка. Здесь жили два мужика, да ещё и курящие…

Борис Викторович, весь как бы невесомый, большелобый, с лёгкой белой бородой по серой, застёгнутой на все пуговки рубашке, сидел, как обычно, на своей кровати за столом. А на столе пачка папиросок «Север» да пепельница жестяная. Так было и раньше, и Галкин уже ничему не удивлялся. Для Абрамова же всё было внове: и это жилище с высоким пыльным окном, и сам Борис Викторович с обликом человека не от мира сего, как бы какого‑то старинного отшельника, хотя этот отшельник и обитал в своей келье в самом центре Москвы…

Стоило Фёдору Александровичу сказать первые слова, как всё это куда‑то исчезло: Шергин сразу же узнал земляка, обрадовался, тут же приложил свою ладонь к уху, чтобы лучше слышать. Но и сам Фёдор Александрович не сдерживал своего любопытства, а в том, что его интересовало, он всегда был просто дотошный.

На стене висела фотография молодого Шергина с улыбающейся бабушкой Кривополеновой. «Какой же ты здесь, Борис Викторович, красавец! И какая на тебе рубашка с интересным старинным узором!..» Борис Викторович с явным смущением отвечал: «Отец привёз… норвежская…» Фёдор Александрович, рассматривая с синим узором тарелки на стене, вопрошал: «А тарелки эти?». В ответ: «Тоже норвежские…» – «А кораблик?» – «Это отец делал…» – «И пианино тут у тебя стоит, Борис Викторович! Ты играл?» – «Нет, это я племяннику купил, он музыкой занимается…» Когда пришло время уходить, Абрамов вспомнил про автограф. «Да ведь я не вижу…» – «Ничего, вот здесь, вот так…» И, взяв старческую руку, вложил в тонкие длинные пальцы ручку… Борис Викторович с видимым трудом, как бы наугад, угловатыми и неверными буквами написал: «ШЕРГИН».

Галкин тогда подивился и этой деловой распорядительности Фёдора Александровича, и его решительности, его умению сделать всё, что можно сразу, спросить обо всём, что нужно, и не откладывать на другой раз. И как позавидовал, когда эта тонкая книжечка исчезла в кармане абрамовского пиджака…

Была у Абрамова ещё одна встреча c Шергиным – в конце октября 1973‑го. Фёдор Александрович тоже по делам оказался в Москве, позвонил Галкину, а тот и говорит: Борис Викторович помер, завтра похороны…

Отпевали Шергина в церкви Михаила Архангела. В народе её называют «Меншиковой башней», это та самая церковь, прихожанином которой всю свою московскую жизнь и был Борис Викторович.

Самый конец октября, весь день как сумрак, дождь со снегом. Провожающие, человек десять, топтались возле церкви в ожидании – то ли пока батюшка придёт, то ли сами рано пришли. Кроме Михаила Андреевича Барыкина была и сестра Шергина Лариса Викторовна, и Владимир Викторович Сякин, сын художника Ефимова… Приехал и Фёдор Александрович и по своему обыкновению стал спрашивать, кто эти люди и где же от Союза писателей? То, что официально от Союза никого нет, почему‑то больше всего возмутило его.

Наконец началось отпевание. Гроб стоял посреди церкви, полутёмной, холодной. Борис Викторович, с белой редкой бородкой по груди, со сложенными руками, в неожиданном для Галкина совсем новом пиджаке, как будто спал. И было в этом спокойном сне что‑то торжественное. Каждый поочерёдно подходил и молча, в прощании, прикладывался к бумажному венчику на высоком восковом лбу. И только один Фёдор Александрович, подошедши, сказал тихо, но внятно какие‑то слова, такие важные и уместные в эту минуту…

Подъехал и ритуальный автобус – от Литфонда. Галкин с Абрамовым даже пошутили горько: вот, мол, и от Союза писателей – официально. Можно было ехать на кладбище, но Фёдор Александрович… Оказалось, что на 12 часов у него встреча с секретарём ЦК КПСС Демичевым.

Галкин проводил Абрамова до такси. Он видел, что Фёдору Александровичу очень неловко, он даже как будто извинялся за что‑то, пытался объяснять важность предстоящей беседы и что отменить её никак невозможно. Во всяком случае, Галкину никогда ни прежде, ни после не приходилось видеть его таким смущённым и как бы беспомощным перед таким стечением обстоятельств. Машина уехала в сторону Старой площади, и оставшиеся повезли Бориса Викторовича сквозь сумрачную Москву на Кузьминское кладбище. Там уже лежал снег, было светло и тихо, как в лесу…

Во время беседы с Юрием Фёдоровичем зашёл разговор о читателе сегодняшнем, таком непохожем по сравнению с тем, каким он был в советское время. В ту пору абрамовские книги издавались миллионными тиражами и разлетались мгновенно. В этой связи Галкин привёл мне пример, как он однажды в одной московской библиотеке специально просмотрел книжные формуляры. Толстым, Достоевским, Чеховым, Горьким больше всего интересовались школьники – им по программе необходимо. Читатели и сегодня не перевелись, но, как правило, они всё‑таки тянутся больше к тому, что позанимательнее. Могут, например, в нескольких вариантах читать, как убивали Распутина, или выискивать в книгах, сколько было фаворитов у Екатерины… Но это характерно для читателя массового. А ещё есть читатель избранный. И Галкин уверенно заключил: «Таких избранных у Фёдора Александровича Абрамова сохранилось достаточно, чтобы говорить о нём как о живом. Он живой – и как писатель, книги которого читают пусть даже избранные, и как человек, которого я помню только как живого».

Нашли ошибку? Выделите текст, нажмите ctrl+enter и отправьте ее нам.
Людмила ЕГОРОВА, лауреат литературной премии имени Фёдора Абрамова (1994). Фото Адольфа Афонина из коллекции Архангельского литературного музея