21.02.2018 10:38

Две войны Фёдора Абрамова

Фёдор Абрамов после второго ранения - 1942 год. Фото из комплекта открыток, подготовленного Л.В. Крутиковой-Абрамовой, 1990 г.

Два года остаётся до столетия со дня рождения выдающегося писателя, уроженца пинежской деревни Веркола Фёдора Александровича Абрамова. «Правда Севера» начинает подготовку к этому юбилею очерком Сергея Доморощенова

Великий счастливец

Фёдор Абрамов на передовой, под Ленинградом, воевал недолго. Но дважды ранен. Чуть не лишился ноги. Это ранение сказывалось всю оставшуюся ему жизнь.

…В июне 1941 года Абрамов участвовал в строительстве оборонительных рубежей на Карельском перешейке. В начале июля Фёдор Абрамов шёл в колонне, двигавшейся на фронт. По воспоминаниям Фёдора Александровича, шагали парни «необученные, необстрелянные, в новых непригнанных гимнастёрках, в страшных солдатских башмаках». Воевать им пришлось в университетском 277‑м отдельном артиллерийско-пулемётном батальоне. (Грозное название не соответствовало действительности – пушек в батальоне не было.) На окраинах Старого Петергофа батальон разбили. Его остатки вышли в Новый Петергоф. Вскоре подразделение вновь укомплектовали, и снова – бои на окраинах Старого Петергофа. Три дня почти беспрерывно. Абрамов – за пулемётом. 24 сентября он ранен, лечится в госпитале в связи – по диагнозу – со «сквозным ранением левого предплечья с повреждением кости». С 18 по 28 ноября 1941 года снова участвовал в боях рядовым I-го ударного батальона 325‑го стрелкового полка 70‑й стрелковой дивизии.

Дивизия занимала позиции на левом фланге Пулковского оборонительного рубежа в районе деревни Верхнее Кузьмино – река Кузьминка (ныне территория города Пушкина). Командованием Ленинградского фронта было принято решение активизировать боевые действия со стороны блокадного города, чтобы сковать немцев, части которых фашистское руководство хотело перебросить под Москву.

Геннадий Георгиевич Мартынов, автор капитального труда «Летопись жизни и творчества Фёдора Абрамова», долго выяснял, как был ранен его герой, – на этот счёт разные версии. Геннадий Георгиевич считает, что было так: 1‑й ударный батальон получил приказ перерезать проволочное заграждение. Местность открытая – болото. Под жутким миномётным огнём с ножницами в руках ползёт один солдат. Его убивают. Вслед за ним ползёт второй с теми же ножницами. Потом третий, десятый … Абрамов полз, тоже прикрываясь трупами, как кочками. Но и он был замечен – уже возле самой проволоки. Успел бросить гранату и тут же получил разрывную пулю. Ранены были оба бедра, повреждена кость.

Источники по‑разному говорят о спасении будущего писателя. В частности: раненый почти дополз до своих – и потерял сознание. Солдат из похоронной команды принял его за мёртвого; стоя над ним, достал фляжку с водой, стал пить, капля-две упали на лицо Абрамова…

«Нас уходило с филологического факультета 125 ребят. Вернулось 7 или 8. В моей родной деревне было 30 парней 20‑го, моего года рождения. Нас осталось всего двое! Я – великий счастливец!» – так сказал Фёдор Александрович через годы и годы.

От голода и тяжёлых ранений Абрамов впадал в госпитале в беспамятство. А там становилось всё холоднее – перестали топить. Лежать на топчане пришлось в рукавицах, в солдатской шапке-ушанке, заваленным двумя матрацами поверх одеяла. Но когда Фёдору стало легче, он привёл медсестру Валентину Гапову, которая тоже училась на филфаке, в состояние «обалдения своей необычной просьбой: «Валя, достань мне «Эстетику» Гегеля! Только не забудь, второй том «Эстетики». Слышишь, второй том». После войны Валентина казнилась тем, что у неё не хватило «дистрофических сил» выполнить просьбу недавнего студента, который ждал именно этой книги, – спрашивал о ней и раз, и другой. Она не смогла «после дежурства по пешеходным тропинкам вдоль сугробов попытаться добраться в библиотеку».

Не мог не запомнить солдат доктора Лурье. «Она ходила всегда в госпитале с опухшим лицом, отливающим чугунной синевой. И мне даже трудно сказать о возрасте её, сколько лет ей было. Но благодаря ей я остался с двумя ногами. …. Она спасла мне ногу. Да она, кроме того, добилась, чтобы мне как тяжелобольному вместо пяти клёцок … выписали в самые лютые дни блокады восемь катышков теста. А восемь клёцок – это было очень много».

Абрамов заинтересовал Лурье своеобразием своей личности. К тому же она услышала от Валентины: «Вы не представляете, какой это талант!» Поэтому и распорядилась выписать солдату дополнительное питание: «Если выдержит, отправлю в числе первых в эвакуацию».

17 февраля 1942 года Фёдор Абрамов переправлен через Ладогу на «большую землю».

10 апреля, после лечения в госпиталях Вологодской области, Фёдор Александрович получает отпуск. Едет на Пинежье. «Нога у него плохо работала, волочилась. За каждую шляпку гвоздя в деревянных мостках запинался. Ходил с палкой», – таким запомнился Фёдор тех дней У. А. Абрамовой, жене брата Фёдора Абрамова Василия.

На родине Фёдор Абрамов проводит несколько месяцев. Работает учителем литературы в Карпогорской средней школе, приезжает в Верколу, где видит, как надрываются люди на колхозной работе, трудится рядом с ними.

О своих земляках, увиденных им «во весь их богатырский рост», Фёдор Александрович Абрамов расскажет в первом романе «Братья и сёстры». Это будет ещё нескоро. Пока что ему предстояло продолжить службу – с 27 июля 1942 года в должности заместителя политрука роты в 33‑м запасном стрелковом полку Архангельского военного округа; с 1 февраля 1943 года – курсантом, помощником командира взвода Архангельского пулемётного училища. В училище ему – для контрразведки – дали комсомольскую характеристику, в которой сказано, что беседы и лекции он проводил как «мастер слова».

«Мне нечего было стыдиться»

В апреле 1943 года старший сержант Абрамов поступает в особый отдел НКВД по Архангельской области, будущий СМЕРШ. Первая должность – помощник оперуполномоченного резерва, с августа 1943 года – следователь, с июня 1944 года – старший следователь следственного отделения. В июне 1943 года ему присвоено звание младшего лейтенанта.

В «Литературной газете» за 21–27 мая 2008 года опубликован очерк Николая Коняева «Собрат праведного Артемия Веркольского». Цитирую: «Мне хорошо запомнился день 18 мая 1983 года, когда в Ленинграде прощались с писателем. Хоронить его увозили в Верколу, а гражданская панихида проходила в нашем Доме писателя им. Маяковского, и весь день к Дому писателя шли люди. Ну а потом были поминки в редакции журнала «Звезда». … И хотя, конечно, говорили, что умер настоящий писатель, но тут же вспоминали о его службе в СМЕРШе, и эти произносимые вполголоса подробности биографии … схожи были с болотной трясиной, которая засасывала память о великом писателе…»

Служба в СМЕРШе всё ещё считалась постыдной, хотя уже был опубликован великолепный роман Владимира Богомолова «Момент истины». Но устной негативной информации – правдивой и неправдивой, – порочащих «особистов» и «смершевцев» кривотолков было много. То и другое бросало тень и на Абрамова. Даже и те литераторы, которые с пиететом смотрели на него, предвзято относились к его службе в СМЕРШе. В изданной в 1990 году книге «Дом на угоре» Ю. Оклянский иронически задавался вопросом: «Чем же занималась войсковая контрразведка в отдалённых тыловых портах, куда вражеские шпионы и диверсанты проникнуть могли разве лишь в порядке чрезвычайного происшествия?»

Автор будто не слышал о северных конвоях, о тех необходимых СССР грузах, которые шли по ленд-лизу в тот же Архангельск. Доставкой этой помощи по назначению занимался и СМЕРШ.

Ответом Абрамова тем, кто распространял нелепицы, могла стать повесть «Кто он?». Увы, она осталась незавершённой. Вдова Людмила Владимировна Крутикова-Абрамова опубликовала только фрагменты несостоявшегося произведения. В частности, там сказано о том, что трёх человек из пулемётного училища ночью «неожиданно подняли и под конвоем повели в весеннюю распутицу по ночному Архангельску. На вопрос, куда ведут, – окрик: «Не разговаривать», а затем короткое: «Увидите. В контрразведку». «Зачем в контрразведку?» «И сразу, – вспоминал Абрамов, – страх. Жуткий страх. Спрашивал себя: чем провинился. … И уже считал себя виноватым».

Что за необходимость была ночью вести людей под конвоем в контрразведку?!. Жестокость времени проявлялась и в таких вещах.

Для трёх человек те минут 15, что шли они от Казарм Восстания до здания контрразведки в самом центре города, около мединститута, были, наверно, одними из самых тяжёлых в жизни.

Несколько слов о пулемётном училище. Сформировано в мае 1942 года. Программа подготовки офицеров была ускоренной – не два года, лишь год, а то и меньше, в зависимости от обстановки на фронте. Курсанты не только учились, но и участвовали в тушении пожаров, которые возникали в результате налётов немецкой авиации, строили оборонительные сооружения – в частности, по берегу Северной Двины, разгружали в порту грузы.

Около года училище находилось в Цигломени, затем его перевели в Казармы Восстания. Сделано десять выпусков, подготовлено 1614 офицеров. Такие данные привела Татьяна Рямова в журнале «Известия Русского Севера» (2010 год. № 2). Есть в этой подготовке и лепта Фёдора Абрамова как помощника командира взвода.

«Я никогда не отказывался от службы в контрразведке, хотя это и пыталась кое‑какая писательская тля использовать против меня. Мне нечего было стыдиться. Не поверят, а я ведь освобождал», – строки из дневника Фёдора Абрамова.

В комментариях к неоконченной повести Людмила Владимировна Крутикова-Абрамова написала:«Я хорошо знала сюжет повести о следователе. Фёдор Александрович не раз рассказывал мне и близким друзьям, как он вёл в контрразведке расследование по делу брянского партизана и его жены, как установил их невиновность, добился освобождения. При этом его особенно поразила личность того человека, который был повинен в гибели партизанского отряда, им оказался бывший раскулаченный. Характеры были колоритными, а сюжет – необычен для Абрамова».

Из тех же комментариев: «Появление молодой арестованной женщины, её облик, поведение навсегда врезались в память Абрамова. Он не раз с восхищением рассказывал мне и друзьям, как вела себя Мария при первой очной ставке с мужем. Она с негодованием допрашивала следователя: по какому праву её, партизанку, комсомолку, арестовывают без всяких доказательств, унижают, везут в скотских условиях. А когда она узнала, что во всём виноват муж, что он признал обвинения и назвал её пособницей, она со словом «подлец» ударила его по лицу».

Герой Абрамова не выполняет поручение генерала, сулившее орден не только следователю (дело было на контроле Москвы), – устанавливает доказательство невиновности подследственного и его жены и выносит оправдательное заключение. А приговор мог быть расстрельным… Из следователя контрразведчик превратился в адвоката. Ему было страшно, ибо оправдание взятых под арест могли расценить как брак в работе – «на наказание в 10 лет смотрели как на какую‑то норму. … Осуждали автоматически, часто без всякой злобы». Осуждали за «клевету на советский строй»: на всяк роток не накидывали платок – люди говорили о том, что в колхозах голодно, что на фронте оружия не хватало, что часто приходилось отступать.

Из записей Абрамова в связи с будущей работой: «Солженицын говорит, что чекисты хорошо ели, легко работали. Может быть, в лагерях – да. А у нас в округе – ужас. Как раз наоборот, офицеры в воинских частях не голодали. Им перепадало с солдатской кухни. А нам – нет. Правда, генерал и Васильев (Головлёв и его заместитель. – Авт.) были сыты. И начальники отделений».

В конце августа-начале сентября 1943 года Фёдор Абрамов снова побывал в Верколе – ему дали отпуск на 18 дней (дорога пароходом и на лошадях занимала много времени) для сопровождения в деревню брата, который направлялся домой в долгосрочный отпуск после ранения и лечения, Василий Александрович не обходился без костылей. Возможно, в те дни в родной деревне Фёдор Абрамов уже подумал о том, что страна ждёт от союзников открытия второго фронта, а он, неофициальный, давно открыт русской бабой, подростками и стариками… Наш тыл позднее писатель Абрамов и будет называть «вторым фронтом».

Офицер Абрамов отсылал на малую родину свой денежный аттестат. Возможно, его деньги пригождались для строительства танковой колонны «Архангельский колхозник» или для строительства самолётов, для подписки на военные займы.

«Архангельский военный округ, контрразведывательное обеспечение которого осуществлял отдел контрразведки СМЕРШ, дислоцированный в Архангельске, включал в себя территории сегодняшних Архангельской, Мурманской, Вологодской областей, Республик Карелия и Коми, – написано в статье Алексея Кононова «В радиоигру вступает СМЕРШ», опубликованной в сборнике «Щит и меч Поморского Севера» (Архангельск. 2006 год). – В период с лета 1942 года по осень 1944‑го с аэродромов оккупированных Карелии и Псковщины на территории Вологодской и Архангельской областей были сброшены на парашютах десятки разведывательно-диверсионных групп противника, сотни немецких агентов-парашютистов».

Многие бывшие бойцы и офицеры Красной Армии сразу после приземления являлись с повинной в отделения НКВД или сельсоветы. С такими бывшими немецкими агентами контрразведчики успешно вели радиоигру: сообщали дезинформацию о работе железной дороги и других военных объектов, вызывали новые группы диверсантов-парашютистов, захватывали их и контейнеры с оружием, боеприпасами, листовками, советскими деньгами. «Документальные данные свидетельствуют: молодой следователь Абрамов играл самую непосредственную роль в организации этой работы, являющейся вершиной контрразведывательного искусства, предметом гордости любой спецслужбы», – подчеркнул Алексей Кононов.

С осени 1943 года лейтенант Абрамов полгода вёл радиоигру – до времени легендированного соединения двух немецких разведывательно-диверсионных групп. Затем две радиоигры слились в одну.

Награды Фёдора Абрамова – медали «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», орден Отечественной войны второй степени.

Нашли ошибку? Выделите текст, нажмите ctrl+enter и отправьте ее нам.