65 лет назад, после публикации весной 1954 года статьи «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе», преподаватель филологического факультета Ленинградского госуниверситета Фёдор Абрамов прославился на всю читающую страну. Но слава принесла ему много тяжёлых дней – на весь оставшийся год
«Я покажу этому Абрамову!..»
Это было не первое выступление литературного критика в журнальной периодике. Но прежде он публиковался только в Ленинграде. А тут – уже Москва, «Новый мир».
Интересно, что главный редактор Александр Твардовский не сразу дал «добро» на публикацию абрамовской статьи: дескать, невелика честь «проехаться» по бесталанным писателям – получается, не ожидал, что публикация наделает шума. А она ещё какого шума наделала!..
В Москву из своего Пятигорска приехал фигурант Семён Бабаевский, в Союзе писателей он кричал: «Я трижды лауреат Сталинской премии! Я покажу этому Абрамову!.. Кто он такой?!..» Затем он ораторствовал на заседании партийной группы правления Союза писателей: «Мои книги переведены на все языки народов СССР, по ним учатся строить социализм в странах народной демократии. Статья этого критикана повторяет клевету американской прессы о моих романах…»
В книге об Абрамове Игорь Золотусский метафорически сказал об абрамовской статье так: «…голос Абрамова-писателя прорезался в те дни, когда литература, вдруг очнувшись ото сна, взглянула на действительность промытыми глазами». Не похоже, что глаза были промыты. По крайней мере, далеко не у всех были такие глаза. Но далее – очень убедительно: «Тому, кто сегодня прочтёт эту статью, она покажется не такой уж смелой. Более того – отчасти даже и догматической. Но по тем временам это был взрыв, который породил сотрясение в критике и литературной жизни. Абрамов почти всю послевоенную прозу о деревне списал в обоз».
Но книга Золотусского вышла в 1986 году, а 32 года назад по номеру «Нового мира» со статьёй Абрамова был открыт огонь. Там, где говорилось о «негативных» тенденциях в литературе, говорилось и об Абрамове. «Нужно знать жизнь, – наставляла его «Литературная газета», – а критик её не знает».
Жизнь показала, что Фёдор Абрамов знал её хорошо. Поэтому и критиковал того же С. Бабаевского, Г. Медынского, Ю. Лаптева, Е. Мальцева, С. Воронина и других. Как написал Абрамов в статье, в то время как деревня едва сводит концы с концами, эти писатели «соревнуются между собой, кто легче и бездоказательнее изобразит переход колхоза от неполного благополучия к полному процветанию». А развитие коммунистической сознательности колхозников совершается «с необычайной лёгкостью».
«Это и есть дискуссия…»
Кампанию по дискредитации Абрамова и ещё трёх авторов «Нового мира» начал политический и теоретический журнал Центрального Комитета компартии «Коммунист». Ещё не успевшие прочитать статью «Коммуниста», коллеги отзывались об абрамовской публикации по‑разному. Будущий многолетний декан факультета журналистики университета А. Ф. Бережной – поздравил. Другой филолог сказал: «Статья солёная. Шишек тебе навешают». Обещали их и другие. «Шишки» вскоре образовались. В частности, в резолюции президиума правления Союза писателей СССР, наполненной политическими обвинениями и передержками. А также в статьях «Правды», «Ленинградской правды», «Вечернего Ленинграда», других изданий.
Студенты, стоявшие в очередь в библиотеках за тем самым номером «Нового мира», спрашивали своего преподавателя: «Фёдор Александрович, нам не нравится кампания в газетах и журналах в связи с вашей статьёй; почему нет дискуссии?» Радуясь вопросу, Абрамов уклончиво отвечал: «Это и есть дискуссия – сначала я критиковал, теперь за меня взялись».
31 мая – 2 июня Абрамов находился в Москве, пришёл в «Новый мир», познакомился с А. Т. Твардовским. Александр Трифонович нашёл время, чтобы в течение часа пить чай с новым автором.
«Твардовский оказался умным, самобытным человеком с живым умом, – впечатление Фёдора Александровича. – Это личность! Самая яркая личность в писательском мире. Он самородок, и это чувствуется в его языке – ярком, народном, с необычными сравнениями и образами».
Твардовский рассказал собеседнику об истории с честными очерками Валентина Овечкина: Валентин Владимирович «везде толкался, в том числе и в «Правду», – и всюду отказывались, как от чумы. И вот уже перед тем как взять верёвку и идти в сарай, он без всякой надежды на успех, что называется для очистки совести, постучался к нам. Вот какой путь в литературу серьёзного произведения. Овечкин всё же не сдался. Надеюсь, и вы не будете сдаваться на милость проработчикам», – заключил Твардовский».
Мы знаем, что наш земляк не сдавался.
В ЦК КПСС прошло совещание по вопросам литературы, на котором присутствовал сам Хрущёв. Там опять фигурировал Абрамов, и его фамилия могла отложиться в памяти первого секретаря ЦК, так как о нём уже говорилось в докладной записке по «Новому миру» на самый «верх» (её авторы – аж секретарь Центрального Комитета П. Поспелов и руководители двух идеологических отделов ЦК): «В статье Ф. Абрамова объявляются фальшивыми и перечёркиваются почти все крупные произведения последних лет о передовых людях колхозной деревни, о передовых колхозах, о перспективах развития колхозов». Обкомы компартии, руководители главных газет и журналов получили на совещании ценные указания…
Политическое обвинение
27–28 августа состоялся пленум Ленинградского обкома КПСС с вопросом о состоянии идеологической работы в Ленинградской парторганизации и мерах по улучшению этой работы. На пленум «пригласили» Абрамова. Доклад сделал глава обкома Ф. Р. Козлов. Разумеется, о статье Абрамова высказался негативно. Затем, в заключительном слове даже потрясал кулаками: мы не позволим «разным губошлёпам» подрывать советский строй! (Позднее Козлов работал в Москве, Хрущёв видел в нём своего преемника, но не сложилось. А, видать, они похожи были – оба любили кулаками махать).
В резолюции пленума написано, что Абрамов не понял постановления ЦК по сельскому хозяйству и прочее.
После окончания пленума Фёдор Абрамов подошёл к Фролу Козлову, попросил о разговоре. Козлов «очаровательно улыбнулся», как написал Абрамов в дневнике: «Приходите в понедельник к 10 часам».
В воскресенье Фёдор Александрович продолжал трудиться над своим первым романом «Братья и сёстры» – о том, что пережила северная деревня во время Великой Отечественной войны. (Роман стал лучшим произведением нашей литературы о «втором фронте», открытом ещё в 1941 году женщинами и подростками, заменившими ушедших на войну мужей и отцов).
В понедельник к 10 утра Абрамов был в обкоме. В приёмной первого секретаря – очередь. До преподавателя филфака она дошла к 11.30. Он подробно записал непростой и сравнительно долгий разговор с 46‑летним Козловым. Писательским взглядом схватил внешность первого секретаря:
«Едва я вошёл в кабинет, как Козлов молодцевато встал из‑за стола и, мягко ступая по ковру, пошёл ко мне навстречу, приветливо улыбаясь и протягивая обе руки для пожатия. Белые зубки, холёное, напудренное лицо, мягкие, вьющиеся волосы, над которыми немало потрудился парикмахер, тщательно отутюженный костюм, как у эстрадного артиста, голубенькая сорочка и цветастый галстучек, стильный. Вся его внушительная, франтоватая фигура выражала довольство».
Литературный критик сказал, что не понимает, как можно было бросать ему обвинение, что он «чьё‑то орудие, чуть ли не агент». Что в ответ?
– Я только хотел сказать, что вас в это грязное дело втравили.
В какой‑то мере Абрамов уже привык не удивляться, слыша разную дичь, связанную с его статьёй. Но тут удивился. И интеллигентно и настойчиво добивался разъяснений:
– Ну, хорошо. А как вас понять, что я в своей статье выступаю против советского строя, подрываю колхозный строй? Разве критиковать Бабаевского – это выступать против советского строя, подрывать колхозный строй? Вы что же, хотите сделать из меня врага народа? Вот я захватил с собой статью. Может быть, вы покажете, где в ней об этом говорится?
Не всякий посетитель осмеливался так смело говорить с главой ленинградской партийной власти.
– Это я погорячился. Пойми, – перешёл Козлов на «ты», – я говорил не только для тебя, но и для других. Чтобы чувствовали! Некоторые старики побольше твоих ошибок наделали, и надо было на тебе – хоть ты и молодой – показать наше отношение к ним.
– Но ведь я‑то живой человек. В устах первого секретаря обкома это серьёзное политическое обвинение.
– Знаем. И мы поддерживаем тебя… Ты наш, свой человек, допустивший срыв в своей работе. Знаешь, когда хвалят – всегда немножко приукрашивают. И наоборот.
– Заостряют.
– Вот и я заострил.
А ещё тов. Козлов сказал, что Твардовский – сын кулака, «вот это у него и прорывается. Слыхал о его поэме «Тёркин на том свете»? Это ж пасквиль на наш строй. И они втравили тебя в грязное дело. У Бабаевского есть розовые краски. И если бы твоя статья не попала в «Новый мир» – тебя бы, может, только лягнули где‑нибудь. А тут целая линия. Вот ты и попал в решение ЦК. Понимаешь это?»
Абрамов понимал. По-своему.
И осудили, и поддержали
Редакции «Нового мира» – уже без снятого с должности Твардовского – пришлось в сентябрьском номере напечатать резолюцию президиума правления Союза писателей СССР, в которой «осуждена неправильная линия журнала «Новый мир» в вопросах литературы».
Исследовательница судьбы и творчества А. Т. Твардовского М. Аскольдова-Лунд написала: “«Оттепель» как эпоха раскрепощения сознания во многом пришла со страниц «Нового мира». Это был первый в послевоенном Советском Союзе журнал, дерзнувший вырабатывать собственное направление, собственную эстетическую и гражданскую позицию, которая по многим аспектам расходилась с официальной, общепринятой и была, по существу, её отрицанием».
По литературоведу Ивану Маслову, после публикации статьи «Люди колхозной деревни…» Фёдор Абрамов «по сути был лишён возможности выступать в прессе как критик. Поэтому естественным представляется его обращение к прозе». Как будто не напиши Абрамов этой критической статьи, он не стал бы автором романов, повестей и рассказов. Разумеется, стал бы. Уже становился.
15–26 декабря 1954 года в Москве прошёл Второй Всесоюзный съезд писателей. Руководитель творческого Союза Алексей Сурков в своём докладе связал возможность и впредь проявления «попыток атаковать основные позиции нашей литературы с нигилистической «платформы»” с выступлениями в «Новом мире» ряда авторов. Однако признал, что имело место присуждение Сталинских премий слабым литературным произведениям, где проповедовалась «теория бесконфликтности», результат которой – лакировка действительности.
Абрамов читал в «Литературной газете» стенографический отчёт со съезда – и соотносил его положения со своей статьёй. Он обратил внимание и на то, что один из содокладчиков, критикуя Бабаевского, повторил статью «Люди колхозной деревни…».
Через годы критик В. Д. Оскоцкий скажет, что эта статья – не только «дорогая реликвия литературной истории», но собственный манифест Абрамова, «неизменная программа, выстраданная и осознанная ещё в самом начале пути и подтверждённая затем всем творчеством». Манифест правды и честности.
В августе 1955 года Фёдор Александрович около двух недель жил у брата Василия, который в то время трудился в посёлке Подюга (Коношский район прежде Вологодской, а ныне Архангельской области) директором школы. Доцент Ленинградского государственного университета косил траву на сенокосе и шутил: «В случае чего могу вернуться к первозданному состоянию – сесть на землю».
В буквальном смысле на землю Ф. А. Абрамов не сел. Но в метафорическом – никогда от неё и не отрывался.
