Фёдор Абрамов: «…Чувствую себя, как в огне»

В марте Архангельскому литературному музею, который начинался с экспонатов, связанных с именем Фёдора Абрамова, исполнилось четверть века

С самого начала деятельности Архангельского литературного музея люди относились к нам, его создателям, неоднозначно. Думаю, это потому, что рождался музей в очень сложное для нашей страны время, когда масса предприФедор Абрамов. 1950 годятий, колхозов, совхозов и других объектов социалистической собственности переходила в частные руки. Продукты продавались по талонам, многие квалифицированные работники, чтобы прокормить свои семьи, становились «челночниками». А ещё те годы запомнились разгулом бандитизма. Он селил в людях панику и неуверенность в завтрашнем дне. Миллионы собственников квартир стали срочно укреплять входные двери.

Вот и мой муж, Борис Михайлович Егоров, получив в мэрии разрешение на аренду помещения, в первую очередь заказал железную дверь. Но, увы, она не защитила – в окна создаваемого им музея то и дело стали влетать камни.

Помню, как в одно из своих посещений (дело было летом) губернатор области Анатолий Ефремов увидел зияющую половину только что разбитого окна и очень удивился, что окна музея не имеют решёток. Одному из сопровождавших его чиновников Анатолий Антонович тут же дал распоряжение, чтобы немедленно изготовили и установили металлические решётки на все десять музейных окон…

Честно говоря, мы с Михалычем не особенно‑то верили, что строгий приказ губернатора будет исполнен, но не прошло и месяца, как решётки были поставлены, они и по сей день защищают Архангельский литературный музей от мародёров. Но всё равно музейные окна бить в ту пору не перестали – лакомое место в центре Архангельска многим дельцам очень нравилось. То и дело они стали наведываться к Егорову…

Влетевшие в музей камни мы не выбрасывали, и позднее они пригодились. Именно они надоумили меня создать в Литературном музее нелитературную экспозицию. Часть экспонатов для неё к тому времени у нас уже была. Это поржавевшие штыки от винтовок, которые использовались в братоубийстве участниками Гражданской войны. Их мы привезли с Пинежья, с той местности, где когда‑то проливалась кровь белых и красных. Оттуда же увезли в Архангельск и несколько килограммов земли. Её я поместила в большой чёрный конверт из‑под фотобумаги и всё это водрузила на покрытый траурным покрывалом столик. В землю воткнула оба штыка, а в их «ушки» продела разного цвета тоненькие атласные ленточки. Из одного штыка ниспадала на стол порезанная по краям красная ленточка. Она (по моему разумению) призвана была символизировать пролитую кровь красных. Соответственно оформила и другой штык с ниспадающей порезанной ленточкой белого цвета. Тут же, на столе, положила и те самые влетевшие в музейные окна булыжники.

Та созданная мной экспозиция демонстрировалась несколько лет кряду и заставляла посетителей музея анализировать время, в котором они жили, и соотносить его с событиями давно минувших дней. Рассказывая историю выставленных экспонатов, я просила экскурсантов дать название оформленной мною экспозиции. Из всех ответов больше всего пришёлся по душе тот, что сформулировал старшеклассник 6‑й средней школы Архангельска: «Ребята, давайте жить дружно!»

За минувшую четверть века наш музей стал поистине народным. Это я к тому, Людмила Крутикова. 3 августа 1989. Веркола. что тысячи его экспонатов ему подарены бескорыстными людьми. И не только северянами. Одной из первых дарительниц стала Людмила Крутикова, вдова Фёдора Абрамова. Первая экспозиция, посвящённая его жизни и творчеству, в основном была скомпонована из того, что мой супруг Борис Михайлович Егоров привёз из квартиры умершего писателя. С той поры в музее экспонируются портфель Абрамова, его записные книжки, авторучка, очки, членский билет № 134, выданный в 1947 году ему, студенту четвёртого курса филологического факультета ЛГУ им. А. А. Жданова, действительному члену Студенческого научного общества.

Помню, отбирая для первой экспозиции экспонаты, я среди прочего, подаренного Людмилой Владимировной, обнаружила и рукописную молитву писателя, с которой он обратился к Создателю перед тем, как взяться за написание новой книги: «2/II – 83 г. Комарово. Господи, благослови, сегодня начал «Чистую книгу».

Со дня открытия музея эта экспозиция постоянно пополнялась. Теперь в ней немало даров, преподнесённых и земляками писателя. К примеру, экспонируется прялка-мезенка, мутовка и крупничек, которыми пользовалась Александра Андреевна Клопова, героиня абрамовского рассказа «Самая богатая невеста». Украшают экспозицию подаренные пинежанами домотканые сарафаны, пояски, полотенца, столетние самовары, туески, другая крестьянская утварь.

Уникальные семейные фотографии подарила Мария Александровна Абрамова, родная сестра Фёдора Александровича. На одном из снимков запечатлён её брат, оставивший на оборотной стороне фотографии свой автограф: «Дорогой сестре Маше на добрую память. Федя. Ленинград. 2/X – 1950».

Хранится в музее и увесистое эпистолярное наследие, оно связано с сугубо личной жизнью Абрамова. Эта переписка ещё ни разу не выставлялась и терпеливо дожидается своей публикации.

Подолгу останавливаются посетители перед рукописью романа «Две зимы и три лета», которую хранил у себя в мастерской, а затем подарил нашему музею ленинградский художник Фёдор Фёдорович Мельников, автор гранитного надгробья на могиле Фёдора Абрамова в Верколе.

Чтобы Фёдор Александрович озаглавил свой первый роман «Братья и сёстры» именно так, а не иначе, настоял именно он, Фёдор Мельников! Он же был свидетелем творческих мук писателя, когда тот работал над этим романом. Ему первому Абрамов читал только что написанные главы, требуя немедленного придирчивого разбора. Именно тогда и родилась у Мельникова написанная им с натуры картина «Фёдор Абрамов пишет роман «Братья и сёстры». 1956 год», её он подарил нашему музею.

А кто убедил Абрамова уйти на вольные писательские хлеба? Он! Мельников!

Александра Андреевна Клопова. 1990 г. Веркола«Это он заставил меня взяться за перо и всю жизнь стоял возле моей писательской кочегарки и раздувал в ней огонь», – так отозвался Абрамов о своём друге в день своего шестидесятилетия, прилюдно назвав его другом своей души.

Мы с мужем очень дорожили дружбой с Фёдором Фёдоровичем, друг абрамовской души был и нашим другом. Мы даже помогли ему издать каталог его художественных произведений.

Разумеется, 3 марта 1995 года Мельников тоже присутствовал на открытии Архангельского литературного музея. Приехал не с пустыми руками. Среди подаренного был и портрет, написанный им с натуры в 1979 году. На нём Фёдор Абрамов изображён в красной куртке.

Как‑то в один из своих приездов в Архангельск, обнаружив этот портрет в нашем музее, Людмила Владимировна Крутикова с удивлением воскликнула: «У Фёдора никогда не было красной куртки!»

Мы с мужем переглянулись. Чтобы возразить Людмиле Владимировне, требовались весомые доказательства, и я на время отлучилась в помещение, где у нас располагается музейная библиотека. Там выудила с полки книгу Абрамова «Трава-мурава. Были-небыли», открыла её на 215-й странице и, вернувшись, протянула гостье. Людмила Владимировна надела очки и прочитала то, что было помещено под заголовком «Красная куртка»: «Не могу в ней. Чувствую себя, как в огне». Затем пожала плечами, снова придирчиво посмотрела на портрет и с сожалением промолвила: «А я эту работу никогда не видела».

Вдова Фёдора Абрамова была совершенно права, это мельниковское полотно действительно никогда не выставлялось, впервые его увидели посетители Архангельского литературного музея.